Сцена / Авторитеты
15 наших героев: выбор «РР»
Вера Афанасьева
Профессор Саратовского государственного университета, написавшая заметку «Пять причин, по которым не следует становиться профессором», вызвавшую скандал в среде преподавательского сообщества
«—Вы не боитесь потерять работу из-за этой истории?
— Я вообще ничего не боюсь, когда речь идет о моих интересах. Но терять мне есть что — профессорство. Если бы не было общественного резонанса, мои дни в университете были бы уже сочтены. Руководители — люди умные. Их репрессии не последуют сразу. Но через полтора года я могу не пройти конкурс переизбрания на должность, который проходит у преподавателей раз в пять лет.
— Ваше эссе повлияло на позицию других преподавателей?
— Мы создали в Фейсбуке (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) сообщество «Проблемы образования и науки». Туда входят образованные и неравнодушные люди, которые собираются создать проект усовершенствования системы образования России. Коллеги по СГУ туда не вступили».
(Юлия Ахмедова, «7 вопросов Вере Афанасьевой о проблемах в образовании», «РР» № 4, 2017)
Женя Беркович
Театральный режиссер, собрала краудфандингом деньги на театральный лагерь, выпустила пять спектаклей, где почти четыре десятка актеров —дети-сироты
«—Мне не предложат большую сцену МХТ. Но если представить такую ситуацию, то между нормальной работой нормального режиссера и фестивалем с детьми я выберу детей. В августе этого года мне поступило приятное предложение — хотя и не большая сцена МХТ, конечно, — но я выбрала лагерь. Когда я всем этим стала заниматься, то поняла, что за 32 года жизни наконец-то могу сказать про себя, что я взрослый человек. Эта работа, которая тре бует взрослости: когда все ужасно и страшно, когда уже есть деньги, расписаны дети… И когда говорят, что мы какие-то герои. Господи, ну какие герои?! Героизм — это делать тяжелую и неприятную работу, а мы делаем тяжелую и приятную. Я не умею работать с инклюзией, со стариками, со сложной коррекцией, с ментальными нарушениями — я просто туда не полезу… А так я сама не сильно от этих подростков отличаюсь: если бы не доставляло удовольствия — мы бы этого не делали. Героизм — это когда случается или приходится делать то, чего ты не хочешь и не любишь. А тут хочешь и любишь — что ж героического?»
(Елена Смородинова, «Ничего героического», «РР» № 18, 2017)
Александр Гезалов
Общественный деятель, эксперт Фонда поддержки детей, находящихся в трудной жизненной ситуации
«В конце концов Гезалову все-таки удалось выстроить в регионе свою игру. Он учредил благотворительную организацию «Равновесие», которая вписалась во все структуры, способные хоть как-то менять ситуацию: администрацию, епархию, бизнес и даже местное управление исполнения наказаний. Он завалил дом малютки памперсами, застроил регион церквями и часовнями, наладил регулярное общение с заключенными в СИЗО, но главное внимание по-прежнему уделяет своим, интернатовским.
Его проект — клуб будущих выпускников детских домов, в котором их учат помогать друг другу самостоятельно решать элементарные проблемы, не надеясь ни на кого. Его телефон есть у любого карельского детдомовца, и он всегда отвечает на их эсэмэски. Условие одно: не жаловаться, а просить совета.
(Дмитрий Соколов-Митрич, «Если детский дом, то лучше плохой», «РР» № 39, 2010)
Юрий Дмитриев
Краевед, руководитель карельского отделения общества «Мемориал», арестованный по подозрению в изготовлении детской порнографии (многие общественные и культурные деятели сочли уголовное дело абсурдным и выступили в защиту Дмитриева)
«Пришел в ФСБ и говорю: «Мне дела не нужны. Дайте мне протоколы заседаний “троек” с актами». Это было что-то! Ни копировать, ни фотографировать мне не давали. Переписывать от руки — ну что я там успею за восемь часов? Я брал диктофон, наговаривал протоколы, наговаривал акты, которые к ним подшиты, целиком... Слово в слово, буква к букве. Приходил домой, полночи расшифровывал, переписывал, соотносил расстрелы со списками репрессированных, снова уходил, записывал и так далее. Вот тогда у нас образовалась уже более-менее достоверная база. Так рабочий слюдяного завода стал историком. Работа была необозримая, Дмитриев бросил завод. Семья жила на пенсию деда, который очень проникся делом сына и всячески ему помогал. Об этом Дмитриев со свойственной ему прямотой написал на титуле книги: «Моим отцу Алексею Филипповичу и матери Надежде Ивановне, которые четыре года кормили меня и моих детей».
Из архивов Дмитриев понял, что расстрельных кладбищ в Карелии должно быть много. Но они были тотально засекречены, в документах конкретное место не указывалось никогда. О месте расстрела не знало даже начальство — только начальник расстрельной команды и оперсостав. Только косвенные сведения в актах иногда встречались. И Дмитриев начал искать: зиму просиживал в архиве, а летом уходил в леса. Как выглядят расстрельные ямы, он уже знал».
(Шура Буртин, «Дело Хоттабыча», «РР» № 8, 2017)
Андрей Кочетков
Самарский историк и журналист, организатор «Том Сойер феста» в защиту исторической городской среды
«— Нужно отличать памятники и объекты культурного наследия от исторической среды как таковой. Вокруг памятников еще что-то происходит, они находятся под охраной, частично реставрируются. Но нужно понимать, что если около памятника с охранной зоной построить, например, новый спальный квартал, памятник потеряет 99% своей ценности. Это как драгоценный антиквариат поставить на пластиковую полку. Мы пытаемся сохранить ощущение старинного города, которое у нас здесь есть. В других городах своя специфика. В Казани, например, историческая среда почти полностью уничтожена. Они цепляются за оставшиеся островки, которые для них сверхценны. В Самаре другая проблема: остались огромные объемы, но ни у кого нет реализуемых идей, что с ними делать. Для власти это в первую очередь ветхое и аварийное жилье, от которого нужно избавиться, потому что это их головная боль. Уровень эстетического развития, увы, у чиновников низкий. Когда заводится разговор о сохранении зон исторического центра, начинается обычная для них история: все показывают друг на друга пальцем. Облправительство посылает в мэрию, мэрия — в районные администрации. Депутаты говорят: а что мы можем сделать? Понятно, что этот процесс может бесконечно идти, пока центр будет гореть, сноситься и уничтожаться. Для крупных девелоперов это пустая земля. Они смотрят на нее как на нефтяную скважину, где живут какие-то туземцы, которых можно быстро согнать. К счастью, сейчас появляется общественная инициатива, небольшой бизнес, который в этой среде хочет жить и развиваться».
(Саша Васильева, «Плохого не придумает», «РР» № 7, 2017)
Антон Кучумов
Идеолог и пропагандист движения воркаут
«— Мы ездили по городам, — рассказывает Антон, — собирали локальные сообщества в интернете и в реальной жизни. Главная задача — развить институт кураторства, чтобы те, кому интересно, собирали людей в своих городах. Люди хотят тренироваться, но, если никто не будет их звать, они не будут собираться вместе. А уже потом на тренировке люди могут делать что хотят, учиться друг у друга. И это тоже мы позаимствовали у черных ребят, у которых один из принципов — “Each one teach one”, “Каждый учит каждого”. Это пошло еще с рабовладельческих времен: если один черный овладевал грамотой и чем-то еще, он начинал учить остальных. Кучумов — харизматический лидер. Мотивация у него идейная, альтруистическая, хочет делать большое, светлое дело».
(Юлия Вишневецкая, при участии Евгения Сергиенко и Шуры Буртина, «Подъем-переворот», «РР» № 14, 2017)
Сергей Николаенко
Стоматолог, лечит на дому неходячих инвалидов, открыл частную поликлинику на Крайнем Севере, бесплатно протезирует носы, уши и глазницы.
«Схема заработала так: социальные службы предоставляют «ЗубНику» списки людей с ограниченными физическими возможностями. Молодые специалисты лечат их бесплатно, нагуливают опыт, набивают руку под контролем опытных врачей-преподавателей. Нуждающиеся счастливы быть «экспериментальными пациентами», потому что им не нужно платить. А Николаенко реализует свою немецкую мечту, формирует пул лояльных воспитанников с прямыми руками, получает плюс в карму и мощный сарафанный маркетинг: друзья и знакомые довольных «бесплатных» клиентов приходят по их наводке и лечатся уже за деньги. В эту кристаллическую решетку возможностей вписались даже поставщики стоматологических материалов, которые согласились предоставлять их для «Профессорской практики» тоже бесплатно. Зачем? Для них это часть маркетинга. Начинающие стоматологи привыкнут именно к их продукции, подсядут на нее и будут потом покупать всю оставшуюся жизнь.
Николаенко вообще не строит из себя мать Терезу и редко пользуется словом «благотворительность». Предпочитает говорить о «социальном предпринимательстве». За всеми его добрыми делами стоят не меркантильные, но прагматичные цели. Если в результате получается еще и людям помочь — ну что ж, замечательно».
(Владислав Моисеев, «Человек под вопросом», «РР» № 8, 2017)
Артем Оганов
Теоретик-кристаллограф, популяризатор науки, вернувшийся из США работать в Россию
«— До эмиграции я считал, что Россия самая худшая страна в мире. Потому что здесь это не ценят, то не делают, этих расстреливают, тех репрессируют, не дают дышать свободно, не дают… Ничего не дают, короче. Я сейчас сам себе удивляюсь, почему я мог так думать, как не увидел логической бреши в своих рассуждениях. Ведь вы можете решить, что эта страна хуже других только после того, как вы основательно узнаете другие. А у нас обычно люди, которые считают, что Россия самая худшая, ничего, кроме нее, по-настоящему не знают».
(Андрей Константинов, «Возвращение Оганова», «РР» № 21, 2015)
Борис Павлович
Театральный режиссер, поставил спектакль «Язык птиц» с профессиональными актерами и людьми с аутизмом из центра «Антон тут рядом»
«— Я на голубом глазу писал, что театр берет важную и актуальную тему, использует неожиданные художественные решения… и прочую стилистическую хрень, которая нужна, чтобы журналисты знали, как маркировать спектакль. Чтобы на него в итоге пришли те зрители, которые должны прийти. Определения «инклюзивный» или «социальный театр» — про релиз, про вопросы позиционирования. И когда мы говорим «инклюзивный театр», то работаем с определенными мифологемами, делаем акцент на том, что театру интересен не только он сам, что ему интересно включить в себя что-то еще. И на этом включении мы делаем акцент. Но если я в репетиционном зале скажу: “Ребята, у нас тут инклюзивный театр!”, то буду подлым спекулянтом. Поэтому вы имеете полное право уходить с этого спектакля. Мы не хотим ассоциироваться с инклюзивным движением».
(Елена Смородинова, «Я адепт времени невеликой режиссуры», «РР» № 5, 2017)
Алексей Ремез
Предприниматель, открывший лабораторию по диагностике онкологических заболеваний
«— Давайте тогда подробнее об ошибках.
— Давайте. Ошибка в парадигме “рак — не рак” почему страшна? Потому что лечение в онкологии достаточно протоколированное. Если патолог написал в диагнозе, что то, что выросло на малой берцовой кости, — остеосаркома, то дальше, по протоколу, нужно отрезать ногу выше колена, а потом давать химиотерапию. А если ошибка — и капать этот, по сути, яд не нужно? Вы знаете, что более половины смертей в онкологии — это последствия лечения рака, а не самого рака?
— Речь идет о ложноотрицательном или ложноположительном диагнозах?
— Абсолютно. Первые к нам попадают редко. Если человеку сказали, рака нет, то он успокаивается, не диагностируется до последнего. Вторые — это когда пациенту ставят диагноз “рак“, а рака у него нет. Последствия этого понятны: мы каждую неделю с этим сталкиваемся. Ребенок, три года, обнаружили новообразование, берут и удаляют полкишечника и полжелудка. Исследуют, а раком и не пахнет».
(Игорь Найденов, «Случай человека», «РР» № 16, 2017)
Сергей Самойленко
Ученый-вулканолог из Петропавловска-Камчатского, создатель образовательных проектов-музеев «Вулканариум» и «Интересариум»
«На Камчатке в Институте вулканологии он занялся научной деятельностью. Но тут же подвернулись какие-то киношники, как раз из Кореи, и его к ним пристегнули, сообщив: будешь рассказывать и показывать. Он стал водить их на вулканы. И каждый год появлялись то туристы, то журналисты. Это стало частью его повседневности. Причем в этом деле он преуспел настолько, что теперь имеет репутацию гида для гидов. Так и дослужился до должности замдиректора Института вулканологии. Вроде бы карьера на подъеме — сиди и радуйся. А ему скучно заниматься бюрократией. И он снова выкидывает коленце: уходит с высокой должности и начинает заниматься музеем».
(Игорь Найденов «Живущий внимательно», «РР» № 14, 2017)
Наталья Таубина
Директор фонда «Общественный вердикт», оказывающай правовую помощь жертвам российских правоохранительных органов
«— Так или иначе, мы опровергнуть ничего не смогли. Все ходатайства защиты отклонялись, а все ходатайства обвинения принимались судом благосклонно. Аккурат в тот период времени шла кампания ”борьбы с педофилами, маньяками и прочими гомосеками” — под принятие закона о запрете пропаганды гомосексуализма. И были нужны показатели. И нужен был процесс…
В результате Руслан получил семь лет “строгого”. Я взвыла. Е-моетвое-и-наше…. За что?! В состоянии полнейшего уже отчаяния я набралась смелости позвонить в Москву, в фонд “Общественный Вердикт”. Так в моей жизни появились Наташа Таубина, директор фонда, и адвокат Ира Бирюкова. В результате их работы удалось семь лет “строгого” заменить на 5/5 лет “общего”. Но и это было только начало...»
(Дмитрий Беляков, «Наша милиция нас…», «РР» № 19, 2017)
Протоиерей Александр Ткаченко
Основатель первого в России детского хосписа (Санкт-Петербург)
«— Тут никого не нужно убеждать жить. Ребенок просто живет. Здесь я практически не встречал глубокой депрессии и суицидальных желаний. Но был другой случай: мальчик не хотел проходить очередной этап лечения. Родители никогда не могут сказать: “Все бесполезно, больше ничего делать не будем. Станем просто наслаждаться пением птиц”. Но ребенок чувствовал, что происходит с его телом, он имел право выбирать. У него уже были метастазы в легких. У нас с ним был серьезный разговор. Он сказал: “После химии у меня голова дурная. А голова — это единственное, что у меня осталось. Не лишайте меня этого. Дайте мне быть самим собой, а не тем, что делает со мной химия”. Да, дети часто мужественнее взрослых. Но со взрослыми и говорить проще, а с детьми директивно — нельзя. Только они сами побуждают тебя говорить с ними напрямую, вопросы задают, к сути подводят. Сначала как будто проверяют — можно тебе доверять или нет, сможешь ли честно ответить на вопросы. А потом спрашивают — неожиданно, напрямую».
(Марина Ахмедова, «Имеющий дело с жизнью», «РР» № 1, 2017)
Марина Трубицкая
Создатель «Сообщества взрослых усыновленных»
«— Это было бесценно, — взволнованно говорит Марина. — Меня встретила семья — тетя, двоюродные сестры и брат, племянники. Тепло, воспоминания, рассказы о близком и далеком прошлом, о трагической истории родителей, об их ошибках и горе, история рода, прабабушки и прадедушки, война и беды довоенных лет — это все теперь мое, это и моя история тоже. Я не понимаю, почему я была законом этого сокровища лишена! Зачем это, какая такая “защита прав ребенка” заключается в отобранной тайной усыновления истории рода? Я рассказала обо всем приемной маме, и она порадовалась за меня, сказала: “Хорошо, что теперь ты знаешь свои корни”. Много лет в душе у меня были тайна и страх. А оказалось — там люди, которые меня помнят и переживают. Теперь я понимаю, зачем мне все это было нужно».
(Анна Маленко, «Две мамы и ни одного прошлого», «РР» № 16, 2017)
Вика Федорова
Экс-журналистка, устроившаяся санитаркой в самую «тяжелую» больницу Саратова
«Виктория взялась за то, от чего когда-то зареклась: в мытье туалетов, в уходе за лежачими больными, “в кишках и крови” она увидела новый смысл. Никто не мог поверить, что Вика всерьез решила сменить профессию, никто не слышал, чтобы в 30 лет поступали на медицинский. Даже молодой человек решил, что она уехала, чтобы развеяться: “Как успокоишься — вернись”.
— Я все не возвращалась, а когда со второй попытки поступила в вуз, он позвонил, поздравил. Теперь мы друзья. Может быть, если бы я действительно его любила, я бы не стала менять профессию. Началась новая жизнь. Виктория вступала на чужую территорию.
— Самомнение как у журналиста у меня было ого-го. А тут я, по сути, никто.
Мытье туалетов и помогло привести в равновесие самомнение и реальность».
(Мадина Магамедова, «Дефибрилляция», «РР» № 12, 2017)
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl