Владимир Кошевой: «Я думал, что точка поставлена и играть в спектакле я не буду»
Исполнитель ролей Сталина и Раскольникова — о том, какой ценой актерам даются сыгранные ими роли
Владимир Кошевой относится к числу актеров с невероятно широким драматическим диапазоном. На сцене Национального (Александринского) театра он играет главные роли в противоположных по интонации спектаклях Валерия Фокина: «Рождение Сталина» и «Женитьба». Его кинематографическое амплуа — утонченные аристократы. Он дважды создавал экранные образы Феликса Юсупова в фильме «Заговор» (2007) и в сериале «Григорий Р.» (2014). На сцене Театра Наций в спектакле «Наше все… Тургенев. Метафизика любви» он играет одновременно двух писателей: Ивана Тургенева и Луи Виардо. Одна из самых значимых ролей в его карьере — Родион Раскольников в сериале «Преступление и наказание». При этом он может появиться в роли невзрачного Арика — не похожего ни на одного из его предыдущих персонажей — в фильме Валерий Тодоровского «Одесса». «Эксперт» поговорил с Владимиром Кошевым о том, что для него значат сыгранные им роли и как ему удается переключаться между столь не похожими друг на друга персонажами.
— Как у вас получается на сцене одного и того же театра играть таких разных персонажей, как Сталин и Подколесин?
— Я благодарен судьбе за то, что у меня есть шанс быть разным. Большинство актеров зажаты в рамках типажей и играют один и тот же набор ролей. Но я не ищу ролей. Мне их предлагают, и я или соглашаюсь, или нет. Главная роль в «Рождении Сталина» для меня важный этап становления как актера. Я не знал, как подступиться к Сталину. Все было не так, все было не то. С Валерием Фокиным я сделал три роли, и каждая из них далась мне очень тяжело. Каждый раз мне приходилось сдирать с себя весь предыдущий опыт и становиться другим, каким я еще никогда не был.
— Что от вас потребовала роль Сталина? Как вы перевоплощались в этого персонажа?
— Я веду дневники, и перед каждым спектаклем я открываю те записи, которые делал во время репетиций. И нахожу в этих записях что-то новое, хотя этим тетрадкам три года. И в зависимости от того, какой фрагмент моих дневников попадается мне на глаза, меняется спектакль и меняется роль. Когда я работал над ней, я был максимально собран, где бы ни находился: в метро, в такси, в самолете. Однажды я заметил, что все на меня смотрят. Я увидел, как все в какой-то момент поворачиваются в мою сторону, и стал пользоваться этим на сцене. Ничего специально не делая, я добивался напряжения на сцене, когда никто не понимает, чего от меня можно ждать в следующий момент: стулом я запущу или поцелую. Я очень долго для этого героя искал выражение глаз, потому что они и притягательные, и страшные. Я пробовал один цвет линз, другой. У него были особенные глаза, очень яркие, желто-зеленого цвета, как у змеи. В Париже я случайно попробовал черно-коричневые линзы, и они подошли. Я надел их и поехал в метро. Это был очень интересный опыт.
— Я не подозревал, что для создания образа на сцене актерам приходится подбирать линзы.
— Для роли Сталина мне нужна была мешковатая одежда, что-то такое бесформенное, лишенное конкретики, чтобы узнаваемым был только абрис. Я измучил художника по костюмам Нику Вылегжанинову, прежде чем мы случайно нашли пиджак на два-три размера больше моего и шарф, как на знаменитой фотографии (снимок батумского жандармского управления 1902 года. — «Эксперт»). Я не знаю, как это работает, но я играю в настоящих портянках, потому что он не носил носки. Благодаря армейскому опыту я их меняю за кулисами в темноте за одну секунду.
— На каком этапе работы над ролью этот персонаж стал получаться?
— В какой-то момент Валерий Владимирович сказал: «Вот это да. Вот это уже годится». Репетиции начинались в десять утра. К этому моменту я был уже в гриме и костюме. На каждой репетиции все должно было быть готово к тому, чтобы я начал с высокой ноты, чтобы сразу случился эмоциональный взрыв. Поэтому в восемь часов я уже был в театре, гримировался и проходил все мизансцены. Начиналась репетиция. Валерий Владимирович говорил: «Это правильный тон. Верное направление». И я почувствовал, что идет принятие.
Фокин очень жесткий режиссер. Если какой-то эпизод не идет, он скажет «нет», и не будет ничего объяснять. Просто: «Нет». Пробуешь еще раз: «Нет». И надо приладиться к режиссеру, чтобы услышать «да». И когда я услышал «да», у меня выросли крылья, и я даже начал что-то предлагать. Фокин отвел меня к себе в кабинет и сказал: «Владимир Олегович, режиссировать будете у себя дома на кухне».
После этого «да» образ Сталина стал более четким. Но до него надо было дожить. Я несколько раз уезжал. Думал, не выдержу. Эта работа не была гладкой. Когда я в очередной раз понял, что все не то, сел в машину, поехал в аэропорт, и звонит Валерий Владимирович: «Ну что? Завтра репетиция в десять?» А я думал, что точка поставлена и играть в спектакле я не буду.
— Но он же вас выбрал! Какие после этого могут быть сомнения?
— Значит, я должен был дойти до эмоционального слома, чтобы после полностью подчиниться воле режиссера. Бывает так, что, пока с тебя не содрали кожу, пока ты не начинаешь чувствовать, что ничего собой не представляешь, ты не можешь начать работать с режиссером. То же самое у меня было с Дмитрием Светозаровым (режиссер сериала «Преступление и наказание». — «Эксперт»). Мне казалось, Дмитрий Иосифович в меня верит, и вдруг он говорит: «Нет, не годится». И тогда думаешь: «На черта это все надо? Сидел бы дома».
— Насколько для вас важен режиссер?
— Меня и режиссера разделяет большая дистанция. Я поражаюсь, когда режиссер приходит на репетицию и никто из артистов не встает. Для меня режиссер — это учитель, человек, которому можно довериться и идти за ним. Единственный режиссер, с кем я мог общаться на расстоянии «трех сантиметров», — Кирилл Семенович Серебренников. Фокин, Светозаров или Тодоровский — они где-то там, в другой галактике. Это каста людей, которых сформировала другая страна. Я тоже человек из другой страны. Мне сорок шесть лет. Я человек из восьмидесятых годов прошлого века. В сегодняшнем дне мне мало что интересно.
— Как вы работали с Максимом Диденко в «Черном русском»?
— Это бы вызов театральной общественности. Все говорили, что это не театр, это балаган. Не все артисты выдерживали общение со зрителем глаза в глаза. Мало того, зрители были в масках, а артисты без масок. У Макса все построено на движении, а у меня прежде не было подобного опыта. Разве что в «Игроке» (спектакль Романа Мархолиа на сцене БДТ. — «Эксперт») я пытался что-то самостоятельно придумать. Раньше я комплексовал, что не умею двигаться, и однажды пришел в танцевальный класс к Пине Бауш (немецкая танцовщица и хореограф. — «Эксперт»). Она поставила музыку и говорит: «Давай, двигайся». Я начал что-то изображать. Она спрашивает: «А кто хореограф?» Отвечаю: «Я импровизировал». Она: «Не верю. Это постановочные движения». Я говорю: «Это я сам придумал». Она: «Никого не слушай! Ты замечательно двигаешься».
И Макс точно так же меня отпустил. В «Черном русском» я импровизировал. И хореограф не ругал меня за это, а, наоборот, говорил: «Это оставим. Закрепим». Я все делал по-своему. Диденко всех объединил, закрутил так, что всем было интересно, несмотря на разницу поколений. Он разговаривал с нами на птичьем языке и нас заставил на нем разговаривать.
— С кем проще: с режиссерами-богами или с режиссерами-сверстниками?
— Режиссер всегда будет недоволен. Хороший режиссер, даже если он сверстник, все равно будет все время заставлять тебя двигаться вперед. Это не только контроль качества спектакля, это еще и рост внутри роли. Сталин три года спустя после премьеры стал мощнее, реакция на него стала страшнее. И время поменялось. «Игрока» я играю восемь лет. Казалось бы, что такого, а все равно у этого спектакля потолка нет. Потому что его уровень задает Светлана Крючкова. Как только она выходит, то занимает все пространство, и мы с Полиной Маликовой (актриса БДТ. — «Эксперт») должны отобрать свой кусок «пирога» внимания. Перед каждым показом спектакля «Рождение Сталина» проходит сложнейшая репетиция, и ты должен быть ней готов. На каждой репетиции, на каждом показе к этому спектаклю что-то добавляется.
— Спектакли репетирует сам Фокин?
— Он не может пропустить репетицию. Его спектакли и живут так долго, потому что артисты все время проходят тренинг. Они все время в тонусе, они держат планку и играют в тон сегодняшнего дня. Все меняется: зритель, время, контекст, — и Валерий Владимирович все это чувствует.
— Сколько времени занимает подготовка к показу спектакля, после того как состоялась его премьера и он уже сыгран много раз?
— У меня был опыт, когда мне в один вечер надо было сыграть «Сталина», а на другой день — «Женитьбу». Так сложилось. За день до того, как играть «Сталина», я не могу себе позволить пойти с кем-то разговаривать или фотографироваться. Настроение портится уже с утра. Портится аппетит. И мне надо к этому готовиться. В этот день я мало разговариваю по телефону. Если кто-то звонит, я стараюсь отвечать очень коротко, чтобы не нахамить. После спектакля мне надо, чтобы в гримерной никого не было. Я отправляю всех гримеров и костюмеров. Сижу час. И когда раздается звон ключей, выхожу. Сейчас я сижу не час. Сейчас уже полчаса. Но премьерные спектакли мне давались очень трудно.
— За день запускается внутренний механизм, который начинает создавать образ?
— В день спектакля за завтраком я обязательно смотрю советские комедии: «Любовь и голуби» или «Служебный роман», «Старики-разбойники», «Вокзал для двоих», отвлекаюсь. Либо советские мультфильмы. Это традиция сложилась еще во время репетиций.
— Как вы потом Подколесина сыграли?
— После «Сталина» я стал думать, как же мне его сыграть, и не мог прийти в себя. Надо торопиться возвращаться обратно, не получается. Сна нет. Разговаривать ни с кем не могу. А завтра спектакль. Я отключил телефон, включил фильм ужасов и начал смеяться. Когда я на следующий день сыграл Подколесина, Фокин мне сказал: «Сегодня какой-то акварельный спектакль получился». Мне было важно, что я смог себя преодолеть.
— В обычной ситуации сколько у вас еще потом продолжается это состояние после «Сталина»?
— Я прихожу в себя только к утру следующего дня. Ночью сна нет: лежу, смотрю в потолок. Как минимум два дня выпадают из жизни. У меня так же с Раскольниковым было. Меня все пытали: как это происходит? Очень просто. Чтобы начать говорить языком Достоевского, чтобы произнести все написанные им слова со всеми запятыми, точками и оборотами, я перед съемками молчал две недели. А ведь в его монологах еще и юмор должен звучать, он неявный, но он есть.
— Три часа спектакля требуют от актеров столько энергии, такой сложной многодневной подготовки… А оно того стоит?
— Однажды я играл циркача. И мне нужно было научиться жонглировать за короткий срок. Меня привели в цирк на Фонтанке. И там я встретил клан жонглеров — людей, которые занимаются жонглированием всю жизнь, совсем юных артистов и пожилых. Они встают в шесть утра, и пока не начнется вечернее представление, все время тренируются: разговаривают и что-то подкидывают вверх. Когда мы с Кириллом Серебренниковым репетировали в Большом театре, артисты балета приходили на репетицию измочаленные после класса. Во время репетиций, пока я прохожу свою роль, они не стоят на месте, они все время в движении, если они не танцуют, они разогреваются. Это колоссальный труд. Три минуты танца на сцене, и никто не подозревает, какой подготовки это требует.
— Все те роли, которые вы сыграли, насколько они были для вас желанны? Насколько охотно вы становились всеми теми персонажами, которых вам предлагали?
— Они не были желанными. Мне казалось, что как актер я буду развлекать людей. Мне хочется смешить, превращать жизнь в праздник. Счастье и жестокость моей профессиональной судьбы в том, что все сыгранные мною роли не имеют ко мне никакого отношения. Я другой. Это и есть та самая закулисная жизнь. Если бы не этот разговор, я бы никогда не стал об этом говорить публично. Мне кажется, что рассказывать об этом неловко и стыдно.
Раскольников, Юсупов… Не знаю… Пожалуй, мне ближе всего образы, созданные в фильмах Ирины Евтеевой (Герцог в «Маленьких трагедиях», Александр Каур в «Арвентуре», Велимир Хлебников в «Мелодиях странного дерева». — «Эксперт»). Я очень ждал роль Хлебникова, потому что любил этого поэта. Как и Николая Гумилева (роль в мини-сериале «Луна в зените». — «Эксперт»). Для меня очень важны чтецкие программы, которые я сделал с Михаилом Елисеевым по стихам Иосифа Бродского и Корнея Чуковского. Это то, чего мне хотелось. Всех остальных ролей я не ждал. Я как-то для себя сформулировал, что артист не может желать ролей, они приходят к нему сами. А тем, что пришли, не нужно сопротивляться. Есть такая поговорка: хочешь, чтобы актер провалился, дай ему роль, которую он хочет сыграть. Нужно быть очень сильным и уверенным в себе человеком, чтобы делать только то, что ты хочешь. Я только сейчас, к своим сорока шести годам, могу себе это позволить.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl