Нелюдимый любимец публики
Этот актер почти всегда играл в эпизодах, причем отрицательных героев – тунеядцев, пьяниц и шпионов. Что не мешало зрителям любить его нежно и восторженно, хотя эта поистине всенародная любовь не спасла Сергея Филиппова от одиночества.
С недавнего времени существует версия, что Филиппов с его длинным породистым лицом – потомок немецких аристократов баронов Филиппи. Весьма сомнительно, конечно, но отца артиста, слесаря Николая Филиппова, в родном Саратове и правда звали «фон-бароном». Все потому, что он повышал квалификацию в Германии, выучил там язык и по возвращении, «приняв на грудь», любил распевать немецкие песни. Хорошо пела и его молодая жена, хохотушка Дуня. Немудрено, что их родившийся в 1912 году сын Сергей унаследовал артистический талант родителей, а заодно отцовский суровый нрав и его склонность к зеленому змию.
Уже в начале жизни будущему актеру довелось хлебнуть житейских неурядиц. С началом Первой мировой войны его отец ушел добровольцем на фронт, да там и сгинул. Воспитанием мальчика занялся брат матери, литейщик дядя Саша. Этот здоровенный мужлан сентиментально любил живность и зимними ночами отогревал у себя под боком то котят, то цыплят. Зато на племянника, спавшего в холодном закутке, так и сыпались подзатыльники. Хорошо, что скоро непрошеный воспитатель, записавшись в партию, отправился воевать с белыми. Сережа, предоставленный сам себе, как мог боролся с охватившим Поволжье голодом. Они с друзьями то ловили воробьев и жарили их на костре, то крали арбузы с плывущих из Астрахани барж. В семь лет мальчик пошел в школу, но доучился только до четвертого класса – как-то на уроке химии (у него было два любимых предмета – химия и литература) смешал все найденные в шкафу реактивы, и здание заполнилось ядовитым газом. Уроки были сорваны, виновника исключили. Расстроенная мать отдала его в ученики к немцу-краснодеревщику, но столяра из Филиппова не вышло – так же как слесаря, булочника и садовника.
Свое истинное призвание он открыл случайно. Позже вспоминал: «Шли мы как-то с другом мимо клуба. В окне увидели девчонок в коротеньких юбках. Ногами что-то выделывали, какие-то кренделя. Ноги понравились. И решил я, что это мое призвание – ноги. Мы заглянули в эту комнату. На двери была табличка «Хореографический кружок». Мы понятия не имели, что значит «хореографический», от слова «харя», что ли, но оказалось – нет. Тут занимались танцами. Поскольку мальчишек почти не было, преподавательница с удовольствием записала нас в кружок. Мой приятель скоро бросил занятия, а мне очень понравилось. Это была моя путевка в жизнь. Танец дал мне возможность покинуть отчий дом. С легким сердцем я поехал в Москву учиться».
Это было лето 1929 года. Набор в хореографическое училище в столице уже закончился, и тогда Сергей отправился в Ленинград в эстрадно-цирковой техникум. Там прием тоже завершился, но не хватало мальчиков, и новичка приняли. Проучившись три года, он с блеском сдал дипломную работу – «Танец веселого Джимми», якобы из жизни американских матросов. В восторге был даже зашедший на экзамены репортер из США, напечатавший после заметку о юном таланте в каком-то заокеанском журнале. Наставник Филиппова Петр Гусев писал: «Он мог быть непревзойденным классическим танцовщиком. У него превосходные ноги, великолепной формы и невероятной силы. Для классического танцовщика ему было отпущено все: прыжок, жест, сила. Я старался тянуть его в Хореографическую школу и в Театр оперы и балета, но он не поддавался. Вся атмосфера классического балета с его возвышенными романтическими чувствами претила ему. Он чувствовал себя в ней плохо, наверное, оттого, что не находил здесь выхода своему комедийному дарованию...»
И правда – в самые пафосные балетные номера Филиппов умудрялся вносить комическую нотку. По совету Гусева он посещал занятия не только на хореографическом, но и на актерском отделении техникума. Там и встретился с будущей женой Асей – Алевтиной Горинович, внучкой царского генерала. Бабушка девушки не разделяла ее увлеченности высоким брюнетом. Как только она его не называла – «клоун», «паяц», «хам»... Влюбленным пришлось расписаться втайне от всех, скромно отметив торжество в кафе мороженым и газировкой. Бабушка едва пережила удар – наотрез отказалась общаться с зятем: при его появлении скрывалась в своей комнате.
Вскоре Филиппова приняли в Мариинский театр и дали первую роль – кочегара в революционном балете «Красный мак». Все было хорошо, но уже на втором представлении Сергей прямо на сцене упал в обморок. Врачи поставили диагноз – порок сердца, о балете придется забыть. Ася кое-как утешила убитого горем мужа и устроила его в Ленинградский мюзик-холл, где работала сама. Там Филиппову нравилось – веселье, музыка, блестящие актеры вроде Николая Черкасова и Эраста Гарина. Но и оттуда его довольно быстро сманил в свой театр молодой режиссер Николай Акимов. В 1935 году, когда Филиппов был на военных сборах, ему пришла телеграмма: «Предлагаю работать принятом мною Театре Комедии». Актер тут же ответил: «Согласен безоговорочно». Первым, что он услышал на новом месте работы, была фраза кого-то из коллег: «Что, этот тип с лицом убийцы – тоже актер?» Оказалось, что актер, да еще какой! Раньше других это оценил сам Акимов: когда Филиппов, получив первый гонорар, во всеуслышание заявил: «Отдайте эту мелочь директору на мороженое!» – Николай Павлович стерпел эту дерзость и даже повысил новичку зарплату. Он знал, что делал, – скоро публика начала ходить в театр «на Филиппова». За кулисами безошибочно угадывали, когда он находился на сцене, – хохот был такой, что, казалось, стены вот-вот рухнут. Его партнерша Юлия Предтеченская вспоминала: «Я помню его ранние выступления на эстраде, когда Филиппов на полном серьезе в балетной пачке исполнял классическое па-де-де или читал стихотворение Апухтина... Помню, как Сережа тихонько, с чувством произносит первую фразу: «Эх, товарищ! И ты, верно, горе видал, коли плачешь от песни веселой...» Потом долго молчит, обуреваемый переживаниями, и опять: «Эх, товарищ!..» И начинает тихонько плакать... опять пауза... и вновь с горечью: «Эх, товарищ!..» Сначала в зале раздаются первые хихиканья. Дальше – больше. Зал доходит до истерического хохота, а Сережа – до истерического рыдания. Он так расстраивался, так рыдал, что разрывал ворот рубахи, так рвал на себе волосы, что его выводили со сцены, а публика от восторга топала ногами, так как смеяться уже не могла... Чувство юмора, данное ему от Бога, заставляло смеяться от души над таким пустяком. Он был гениален!» Понятно, что скоро на Филиппова обратил внимание бурно развивающийся кинематограф. И сразу отрицательная роль – белофинн в фильме «За Советскую Родину», снятом по повести о Гражданской войне «Падение Кимас-озера». Его герой перебегал ручей по бревну, стрелял в красноармейца, поскальзывался и падал в ледяную воду. При минус тридцати сняли четыре дубля. Каждый раз актера извлекали из ручья, укутывали и растирали спиртом. Все думали, что это «боевое крещение» отобьет у Филиппова всякую охоту сниматься в кино, но, напротив, он охотно откликался на все предложения. А они так и сыпались: погромщик в «Выборгской стороне», лодырь в «Члене правительства», матрос-анархист в «Якове Свердлове»… Уже гораздо позже на вопрос, почему он играет сплошь отрицательные роли, актер ответил: «Посмотрите на мое лицо – разве с таким лицом можно сыграть председателя партийной организации?»