История одной любви / Алексей Толстой и Софья Бахметева
«Средь шумного бала, случайно…»
Алексею Константиновичу Толстому, 200-летие которого отмечается этим летом, удалось доказать, что «любовь преодолеет все преграды». Утверждение это звучит банально, пока не знаешь, насколько серьезны могут быть преграды и насколько мучительным – преодоление. Граф, писатель, вельможа, друг цесаревича, всеобщий любимец влюбился в женщину, заклейменную позором за грехопадение, совершенное ею в юности, к тому же – чужую жену. Скандальная ситуация, которая неожиданно для всех преобразилась в историю любви.
«Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты, тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…» – даже тем, кто никогда не слышал имени Софьи Бахметевой и не знает, что произошло после встречи на балу, все же знакомы эти строки Алексея Толстого.
Упомянутый бал, вернее маскарад, состоялся во время новогодних празднеств 1851 года. На нем присутствовали два писателя, Алексей Константинович Толстой и Иван Сергеевич Тургенев, и оба оказались очарованы одной и той же дамой: у нее была великолепная фигура и роскошные волосы, ее отличала изумительная грация и восхитительные тонкие щиколотки. Лицо скрывала маска, как и положено в маскараде. Тургенев был восхищен ее крохотными ножками, которые он разглядел под плеснувшим краем платья. А Толстого пленил пристальный, таинственный, печальный взгляд и голос – «как звон отдаленной свирели, как моря играющий вал…»
Обычно маски снимают, когда бьет полночь, на этом маскараде законы были другие, и незнакомка так и ускользнула – оставаясь незнакомкой. Разумеется, воображение обоих литераторов рисовало новую встречу с загадочной дамой, без сомнения красавицей, к тому же умной и ироничной. Толстой так и вовсе не мог заснуть до утра и написал свое самое знаменитое стихотворение, кончавшееся словами: «Люблю ли тебя, я не знаю – но кажется мне, что люблю!»
Спустя несколько дней и Толстому, и Тургеневу пришло приглашение на чай от госпожи Софьи Бахметевой-Миллер. Дама встретила их без маски. «Что же я тогда увидел? Лицо чухонского солдата в юбке», – с ужасом вспоминал Тургенев. А вот Толстой был в восторге. Он увидел Софью такой, какой ее видели многие современники. Писательница Надежда Хвощинская так описывала Бахметеву: «Была некрасива, но сложена превосходно, и все движения ее были до такой степени мягки, женственны, а голос ее был так симпатичен и музыкален...» Константин Головин, писатель, в революцию 1905 года ставший одним из теоретиков черносотенного движения в России, вспоминал: «Графиня была живым доказательством, что обаяние не нуждается в красоте. Черты лица ее привлекательными не были, но умные глаза и умный тоже золотой голос придавали малейшему ее слову что-то особенно завлекательное».
Алексей Толстой влюбился в Софью Бахметеву: влюбился в глаза, в голос, в ум, в тайну. Бахметева, хоть и была замужем за Львом Федоровичем Миллером, с мужем не жила и добивалась развода. Толстой решил, что на этот раз он не отступится от своей любви. Впервые чувство оказалось сильнее почтения к матери и нежелания причинять кому-либо неприятность. Ведь до сих пор, до тридцати двух лет, он жил именно по этому принципу: во всем уступать матери и вообще не чинить неприятностей.
Граф Алексей Константинович Толстой был человеком деликатным, с детства остро переживающим страдания других людей и оттого делающим все возможное, чтобы те, кто был ему дорог, рядом с ним ощущали себя неизменно комфортно. Возможно, причиной его повышенной чувствительности было особое, нетипичное положение его семьи.
Отцом Алексея, родившегося 24 августа 1817 года в Санкт-Петербурге, был граф Константин Петрович Толстой. Мать Алексея, Анна Алексеевна Перовская, внебрачная дочь графа А.К. Разумовского, была воспитанницей Константина Петровича. На воспитании у него был и брат Анны, Алексей Алексеевич Перовский, со временем ставший известным под литературным псевдонимом Антоний Погорельский.
Вскоре после рождения ребенка Анна Алексеевна разъехалась с супругом и воспитывала своего единственного сына вместе с братом: для Алеши и была написана Погорельским жутковатая сказка «Черная курица, или Подземные жители».
Ходили слухи, будто Алексей Константинович Толстой на самом деле сын вовсе даже не графа Толстого, а плод кровосмесительной связи между Анной и Алексеем Перовским. И многие в это верили, уж очень нежны были между собой брат и сестра, создавшие свой маленький мирок в их имении Погорельцы, центром которого был Алеша. Ему даже никогда не позволяли дружить с другими детьми, настолько ревновала его мать.
«Единственный сын, не имевший никаких товарищей для игр и наделенный весьма живым воображением, я очень рано привык к мечтательности, вскоре превратившейся в ярко выраженную склонность к поэзии… – рассказывал Толстой. – С шестилетнего возраста я начал марать бумагу и писать стихи – настолько поразили мое воображение некоторые произведения наших лучших поэтов, найденные мною в каком-то плохо отпечатанном и плохо сброшюрованном сборнике в обложке грязновато-коричневого цвета. Внешний вид этой книги врезался мне в память, и мое сердце забилось бы сильнее, если бы я увидел ее вновь. Я таскал ее с собою повсюду, прятался в саду или в роще, лежа под деревьями, и изучал ее часами. Вскоре я уже знал ее наизусть, я упивался музыкой разнообразных ритмов и старался усвоить их технику. Мои первые опыты были, без сомнения, нелепы, но в метрическом отношении они отличались безупречностью».
Когда ему исполнилось восемь лет, мать и дядя решили, что Алешеньку все же придется знакомить с большим миром и с высшим светом. Перевезли мальчика в Петербург. Попросили Жуковского представить его тоже восьмилетнему цесаревичу Александру, и вскоре Алеша Толстой оказался в числе «воскресных» друзей наследника престола, будущего императора Александра II.
Но светским человеком – и тем более государственным – Алексей стать не смог: не тот характер. С 1834 года он был определен «студентом» в московский архив Министерства иностранных дел, с 1837 года служил в русской миссии во Франкфурте-на-Майне, с 1840 года – в Петербурге при царском дворе, где неспешно делал карьеру: камер-юнкер, церемониймейстер, егермейстер… Все это было для него совершенно не важно. Значение для Алексея Толстого имели только его литературные эксперименты. Первые произведения его были фантастические: «Семья вурдалака» и «Встреча через триста лет». Он взял себе псевдоним Краснорогский (от названия имения Красный Рог) и издал повесть «Упырь», которая получила и читательский успех, и похвалы критика Белинского. Это вдохновило Толстого писать дальше, обратиться к русской истории.
Собственно, в его жизни все складывалось прекрасно: он был принят и в высшем свете, и в литературном обществе, все его любили и ценили – и за талант, и за чудесный характер. Князь Александр Васильевич Мещерский, с которым Толстой близко дружил, вспоминал о нем: «Многолетняя дружба с этим замечательным человеком дает мне несомненное право думать, что мое мнение о нем как о лучшем из всех людей, которых я только знал и встречал в жизни, верно и не преувеличено. Действительно, подобной ясной и светлой души, такого отзывчивого и нежного сердца, такого вечноприсущего в человеке нравственного идеала я в жизни ни у кого не видел».
Неудачлив Алексей Константинович был только в одном: в любви. Анна Алексеевна относилась к сыну с какой-то патологической ревностью. От упоминания слов «невеста», «жена» или «жениться» в отношении драгоценного Алеши у нее делались сердечные припадки.
Алексей влюбился в княжну Елену Мещерскую, сестру своего лучшего друга. Союз этот выглядел идеальным: оба хорошего рода, молоды, богаты, влюблены… Но нет! Как вспоминал Александр Мещерский: «Графиня-мать очень была дружна с моей матушкой и поэтому разрешила своему сыну бывать у нас. Впоследствии, когда сын ее был уже взрослым человеком и поведал матери свою первую юношескую любовь к моей сестре, причем просил разрешения просить ее руки, она, по-видимому, гораздо более из ревности к сыну, чем вследствие других каких-нибудь уважительных причин, стала горячо противиться этому браку и перестала видеться с моей матерью. Сын покорился воле матери, которую он обожал. Эта ревность графини к единственному своему сыну помешала ему до весьма зрелого возраста думать о браке...»
Алексею было уже за тридцать, когда он увлекся пятнадцатилетней Марией Львовой, своей дальней родственницей, но в этом случае он даже мечтать о браке не осмеливался, только печалился в стихах.
Софья Бахметева всколыхнула в его душе что-то прежде неведомое. Какие-то силы, которых он от себя не ожидал. Алексей заявил матери, что влюблен и что дождется, когда его любимая женщина разведется с мужем, а затем сам на ней женится. И что ежели матушке неприятно видеть их вместе здесь, то жить они уедут за границу.
В ответ матушка поведала, какие о его избраннице ходят дурные слухи. Алексей не желал верить, но вскоре понял, что все они были, увы, совершенно правдивы.
Впрочем, к моменту знакомства с Алексеем Константиновичем Софье Андреевне было 24 года, а быть может, и все 26, поскольку родилась Бахметева, по разным данным, не то в 1825-м, не то в 1827 году, и, стало быть, по меркам середины XIX века, в любом случае была в свои годы «женщиной с прошлым». Отцом Софьи был Андрей Николаевич Бахметев, отставной поручик Лифляндского драгунского полка. Он умер рано, оставив вдову, Варвару Петровну, урожденную Ермолаеву, с сыновьями Николаем, Юрием и Петром и дочерью Софьей. Богаты они не были, но Варвара Петровна сумела дать детям прекрасное образование и воспитание, причем Соня была самой способной, она выучила четырнадцать языков, много и жадно читала, ради чтения познакомилась со всеми соседями, чтобы только получить доступ к их библиотекам. При этом Соня была настоящим сорванцом. Писательница Анна Соколова, знакомая с этой семьей, вспоминала: «Она ездила на охоту верхом по-мужски, на казацком седле, и охотилась, как самый заправский и опытный доезжачий. Все в округе помнили ее с нагайкой в руках, с ружьем за плечами, носящейся во весь опор по полям».