Аззедин Алайя
Без Аззедина Алайи модный мир — да и немодный, увы, тоже — живет уже третий месяц, как бы грустно ни было это сознавать. Он редко выпускал коллекции, в прессе появлялся еще реже. А еще: не подчинялся никаким правилам индустрии, делая, казалось, все для того, чтобы не стать успешным. В итоге стал настоящей, образцовой легендой. L’Officiel самыми добрыми словами вспоминает тихого бунтаря современной моды.
На всех публичных мероприятиях Алайя носил черную традиционную китайскую рубашку и черные же брюки. «Люблю черный, это очень счастливый цвет, по моему мнению», — объяснял он. Образ, казалось бы, рассчитанный на максимальную узнаваемость, как у Лагерфельда: темные очки и белые напудренные волосы, собранные в хвост, ни с чем не спутать. Почему Алайя появлялся на этих самых публичных мероприятиях так редко — закономерный вопрос. Почему упрекал Лагерфельда в том, что тот к ножницам в жизни не притрагивался и вообще делегирует слишком много обязанностей? Почему, в конце концов, неизменная китайская рубашка? Наверное, потому, что она просто удобная.
В вопросах комфорта Алайя разбирался, уж поверьте, отменно: все примерки для показов делал лично. На большинстве фотографий он либо что-то подкалывает, либо подворачивает, при этом доставая моделям максимум до плеч. В мире моды с маленьким ростом сложно живется, примерно, как хоббитам за пределами Шира, но Алайя справлялся. Снизу вверх он смотрел на Пэт Кливленд, Стефани Сеймур и Наоми Кэмпбелл, позже так на них стали смотреть все. Понятие «супермодель» появилось во многом благодаря Алайе: той же Кэмпбелл он активно помогал на ранних этапах карьеры, даже приютил у себя, когда она впервые приехала в Париж. Неоднократно привозил ее домой из клубов, сомнительных и не слишком, посреди ночи, добродушно ворчал, если Наоми отчаяннно долго «трещала» по телефону. Она называла Алайю «папа». С ударением на второй слог, разумеется.
В этом отношении (как и во всех, пожалуй) он был уникумом: работал только с теми, к кому испытывал искреннюю симпатию. «На некоторых людей у меня аллергия, — заявлял Алайя. — Я сам проверяю списки клиентов: тем, кто мне не нравится, я ничего шить не буду». И это не считая отказа работать по официальному расписанию Парижской недели моды, не считая выпадов в адрес всесильной Анны Винтур, мол, ее вкус в одежде оставляет желать лучшего, эдакий фэшн-панк (да простит нас Вивьен Вествуд). Алайя не принимал большинства писаных и неписаных законов модного мира, причем делал это не из стремления к провокации, а в силу внутреннего убеждения. Модный мир покорно соглашался — что большая редкость. Как так получилось? Начнем с простого.
Алайю всегда жаловали самые состоятельные покупательницы, а против этого, как говорится, ничего не попишешь. Вся женская половина светского общества, от Мари-Хелен де Ротшильд до Греты Гарбо, регулярно ездила к нему в крошечную квартиру-студию на улице Бельшасс на примерки. У Алайи было много действительно верных друзей среди покупательниц. В 1957 году он, приехав в Париж из родного Туниса, попал в Dior, а через пять дней остался без куска хлеба: в то время закончилась франкоалжирская война, и к эмигрантам из Северной Африки относились с большой настороженностью. Алайе запретили работать, заявив, что «документы не в порядке». Благодаря протекции подруги он получил работу у великого модельера Ги Лароша, а позже стал сотрудничать с Тьерри Мюглером. Тогда же Алайя начал заниматься костюмами артисток небезызвестного кабаре Crazy Horse. Костюмы, при всей роскоши, должны были учитывать специ фику выступлений: так дизайнер отточил умение шить плотно облегающую одежду, которая тем не менее нигде не жала и отлично сидела, по фигуре. В 80-е, когда все увлеклись аэробикой и в моду вошла лайкра, это умение замечательно послужило Алайе. Он стал шить обтягивающие платья из эластичных тканей — настолько обтягивающие, что в модной тусовке появилась инсайдерская шутка: «можно не носить белье, если носишь Алайю». Его тогда провозгласили «королем стретча» — и по сей день титул никто не оспаривал.