Великая и могучая цензурирующая машина
Как запрещали фантастику в СССР
На протяжении почти всей своей истории советская фантастика находилась под надзором цензуры. Даже видные фантасты не всегда могли публиковать свои тексты в исходном виде. А страдали от этого прежде всего читатели, которые зачастую и не подозревали, чего лишены.
«Великой и Могучей Цензурирующей машиной» систему контроля над печатным словом, созданную в СССР, метко назвал Борис Натанович Стругацкий в мемуарных «Комментариях к пройденному». Братья Стругацкие лучше многих знали, как она работала: как вносилась редакторская правка, как запрещали к изданию готовые тексты, как книги изымали из библиотек. Конечно, они видели только часть колоссального процесса, который касался не только фантастов. Но именно в фантастике он проявился наиболее абсурдно.
Министерство правды
Первый список запрещённых к распространению книг в России появился ещё в 1870 году. Его выпустило Министерство внутренних дел, и он уместился на двадцати страницах. В советские времена такие списки насчитывали до 400 страниц, включая более 10 тысяч названий; последняя редакция вышла 27 декабря 1988 года.
Подготовкой и распространением запретительных списков занимался Главлит. Появился он не сразу. Во время Гражданской войны действовал целый ряд цензурных учреждений: Ревтрибунал печати, Военно-революционная цензура, Политотдел Госиздата. Они плохо координировали работу и конкурировали друг с другом. В эпоху НЭПа гражданам разрешили открывать частные издательства, и правительству пришлось навести порядок в этой области. 6 июня 1922 года «в целях объединения всех видов цензур» был создан Главлит РСФСР (позднее — Главлит СССР). Аббревиатуру в разные годы расшифровывали по-разному: до 1935 года — как Главное управление по делам литературы и издательств при Наркомате просвещения, затем как Главное управление по охране государственных (в 1930–40-е годы добавляли «и военных») тайн в печати.
Казалось бы, что плохого в охране государственных и военных тайн? Однако Главлит проводил политику, которая лучше подошла бы Министерству правды, описанному Джорджем Оруэллом в романе «1984», — не столько запрещая, сколько «стирая» книги и авторов из реальности. К слову, этот роман тоже запретили, и его перевод на русский язык вышел только в 1989 году — через сорок лет после первого издания.
В мае 1923 года Главлит разработал и разослал «Инструкцию о порядке конфискации и распределения изъятой литературы». В ней говорилось:
Изъятие (конфискация) открыто изданных печатных произведений осуществляется органами ГПУ на основании постановлений органов цензуры... Произведения, признанные подлежащими уничтожению, приводятся в ГПУ в негодность к употреблению для чтения, после чего могут быть проданы как сырьё для переработки в предприятиях бумажной промышленности с начислением полученных сумм в доход казны по смете ГПУ.
Историк Арлен Блюм подсчитал, что за время существования Главлита его чиновники изъяли из обращения свыше 100 тысяч наименований книг, которые перед тем прошли цензуру и были напечатаны. Общее количество уничтоженных экземпляров превышает миллиард!
Книги уничтожались по двум основным причинам, имевшим весьма отдалённое отношение к сохранению тайн.
по инстанциям
секретные списки с
перечислением
сведений, не
подлежащих
разглашению
Первая причина — упоминание лиц, признанных «врагами народа». Политическая конъюнктура быстро менялась, и в немилость часто попадали видные партийные деятели, даже герои Революции и Гражданской войны. Стало ясно, что, если всё это запрещать, библиотеки останутся вообще без книг. Поэтому Главлиту было приказано включать в списки лишь авторские книги «врагов», а в других случаях производить «вычерки и исправления». Целая армия библиотекарей под наблюдением цензоров вымарывала имена, заклеивала портреты, изымала отдельные статьи и главы. Практика, введённая в мае 1941 года, продолжилась и после войны, причём позднее библиотекари должны были сами озаботиться вычёркиванием упоминаний о неугодных лицах, не дожидаясь распоряжения Главлита. Порой это приводило к курьёзам, когда «репрессиям» подвергались книги авторов-однофамильцев. Вот что говорится в одном из разосланных циркуляров:
На поступившие запросы разъясняю, что в приказе № 681 (15) значится автор Голиков А.П. (военная тематика). Прошу не смешивать его с автором детской художественной литературы Голиковым А.П., он же Гайдар, у него имеются также книги для детей на военные темы.
Вторая причина — антисоветские или «идейно чуждые» мотивы произведения. Запрещалась сатира на высшее руководство и спецслужбы; нельзя было изображать ужасы Гражданской войны, упоминать о «разложении большевиков» при НЭПе и об оппозиции в партии и профсоюзах, критиковать коллективизацию и массовые судебные процессы. Разумеется, эротика и нецензурная брань тоже были под запретом.
Если текст не подпадал ни под одну из этих категорий, но книгу всё равно нужно было изъять, в ход шли обвинения в упадничестве, пессимизме, идеализме, космополитизме, преклонении перед Западом или даже отсутствии художественной ценности. Приговор обычно выносили авторитетные критики. Главлит прислушивался к их мнению, особенно когда оно публиковалось на страницах официальных органов печати типа «Правды», «Известий» и «Литературной газеты».
«Неудобная» фантастика
Времена НЭПа стали эпохой расцвета для русской экспериментальной литературы, в том числе фантастики. К ней обращались такие крупные авторы, как Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Александр Беляев, Валерий Брюсов, Александр Грин, Илья Эренбург, Владимир Маяковский и Мариэтта Шагинян. Евгений Замятин, занимавшийся теорией фантастики, даже полагал, что она — новый синтетический вид литературы, которому принадлежит будущее. Ему же предстояло вскоре узнать, что не всякая фантастика нужна советской власти.
Замятин вернулся в Россию из Англии в сентябре 1917 года, вдохновлённый революцией, и сразу включился в культурную деятельность. Изучая научную фантастику, он пришёл к выводу, что её самый актуальный формат — в соединении сатиры с футурологией. Чтобы проиллюстрировать свои идеи, Замятин взялся за масштабную утопию. Получился мрачный роман «Мы» (1921), который называют первой современной антиутопией.
Замятин догадывался, что роман может вызвать критику, но в октябре 1921 года всё же представил его на суд редколлегии Петроградского отделения Госиздата и получил разрешение на публикацию. Для продвижения романа писатель устроил чтения отрывков из него в Петрограде, Коктебеле и Москве. Экземпляр романа он отправил критику Александру Воронскому, главному редактору журнала «Красная новь» и организатору издательства «Круг». Вероятно, Замятин рассчитывал на положительный отзыв, но Воронский разглядел в тексте «памфлет на коммунизм» и «служение злому делу», поэтому, хоть и признал мастерство автора, дал роману отрицательную оценку. А после того, как в августе 1922 года Замятин был арестован ГПУ и попал в список на высылку из страны, перспективы публикации «памфлета» стали нулевыми.
Тем не менее писатель предложил роман в готовящиеся к печати первые номера журналов «Основы» и «В мире фантастики, утопии и приключений». К сожалению, оба журнала так и не вышли. Окончательное решение по роману цензоры ленинградского Гублита (Губернского отдела литературы и искусства) приняли в мае 1924 года: роман содержит «пародию на коммунизм» и представляет «государственную опасность». После этого Замятин отказался от попыток опубликовать «Мы» на родине: роман вышел сначала на английском, потом — на чешском и французском.