«Только полный идиот будет смотреть двумя глазами в одну сторону»
Владимир Шаров — писатель, искавший смысл в российской истории и превращавший её в фантасмагорию, автор романов, в которых русские революционеры и раскольники ждут наступления конца света и чают воскресения мёртвых, — ушёл из жизни в 2018 году. Два года спустя после его смерти в издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга «Владимир Шаров: по ту сторону истории», где собраны воспоминания о писателе и филологические статьи, исследующие его творчество. По просьбе «Полки» литературный критик Александр Гаврилов поговорил с составителями сборника, филологами Марком Липовецким и Анастасией де Ля Фортель, о том, что делает Шарова одним из самых глубоких исследователей сущности истории — и классиком русской прозы.
Книга устроена странно, в ней рассказывается о разных вещах: как Шаров играл в шахматы, что у него было с религиозным миросозерцанием, какое место он занимал на литературной сцене своего поколения, — и всё это вместе создаёт впечатление странное и живое. И это такая парадоксальная вещь, как кажется — не очень свойственная русской культуре. Русская культура всегда сперва отодвигает писателя куда-то в «прекрасное далёко» и там уже его разглядывает. А здесь нам предложен великий писатель, всё ещё будто бы здесь присутствующий.
Де Ля Фортель: Ты обозначил своё впечатление от сборника «немного странно» — почему бы и нет? Шаров и был писателем необычным, причудливым. А поскольку эта книга задумывалась в дни прощания с Володей, мы именно хотели соединить очень разные перспективы. Перспективы людей, которые были ему близки, — это в первую очередь Ольга Дунаевская, его вдова. Людей, которые с ним дружили, и тех, которые больше с ним общались профессионально. Или же тех, кто его вообще не знал или был знаком шапочно, но кто был потрясён его текстами. Каждый наш автор описывал своё видение того, как Шаров жил, как играл в шахматы, путешествовал, получал или не получил премии, как он болел, как он рано ушёл. Но есть одно мощное объединяющее начало всех этих текстов: Шаров в этом сборнике выступает как уникальная, неповторимая личность. И как человек, и как писатель. И мне кажется, все наши авторы абсолютно заражены этим шаровским обаянием как человека живущего и как человека пишущего. Надеюсь, заразится им и наш читатель.
Липовецкий: Действительно, мы задумали сделать этот сборник сразу после смерти Володи летом 2018 года. И огромное спасибо издательству «НЛО», Ирине Прохоровой и Евгению Шкловскому, которые поддержали эту идею и выпустили сборник с невероятной скоростью, официально открыв им серию «Неканонический классик». С одной стороны, было желание людей, которые его любили, рассказать о Шарове и как о друге, и как о писателе. И это не только те, кто писал воспоминания, как Михаил Шишкин или Владимир Мирзоев, но и исследователи: например, Михаил Эпштейн, Александр Эткинд, которые дружили с Володей, знали его много лет. Они выразили своё отношение к нему в форме литературоведческой статьи — но это не меняет сути дела. И другое — нам с Настей хотелось запустить исследовательскую индустрию, «шарововедение» в каком-то смысле. Потому что Володе было недодано исследовательского интереса при жизни. И критических статей о нём было напечатано не так уж много. А уж литературоведческих — пальцев одной руки хватит. Эту лакуну нам хотелось заполнить, поэтому мы и пытались соединить несколько поколений, разные подходы и разные жанры. Ведь в нашем сборнике участвуют и российские знаменитости, и звёзды западной славистики, и совсем молодые учёные.
Я совершенно согласен, что Шарову недодано внимания, и текстов, и внимательного вчитывания. И это тем поразительнее, что Шаров, кажется, один из крупнейших писателей нашего времени. Я помню, как мы в 2018-м весной выпивали с Андреем Леонидовичем Зориным и говорили что-то о текущей литературной действительности, не помню точно, кажется, о каком-то романисте, который в дальнейшем прославился главным образом военными преступлениями. И Зорин вдруг как-то резко прервал разговор и строго посмотрел на меня профессорским взглядом: «Вы лучше скажите мне про Шарова». Я что-то начал лепетать про то, что он вроде бы нездоров… «Нет, вы мне скажите про Шарова как писателя». Я, трепеща, как на зачёте, говорю: «Ну мне кажется, что Шаров — главный русский писатель сегодня». «Ну вот, правильно», — сказал мне Андрей Леонидович, налил мне водки, и у меня было чувство, что зачёт я сдал.
Когда я прочитал книжку статей насквозь, я обнаружил, что в ней есть какие-то сквозные темы, которые я ожидал увидеть: например, бесконечный разговор о том, каким образом трагедия русской революции сделалась важнейшим событием религиозной жизни России. Но параллельно с этим — и с некоторым недоумением — я обнаружил, что многим участникам книги важно обозначить Шарова как реалиста. Статья Эдуарда Надточия буквально начинается со слов: «Принято считать, что Владимир Шаров — писатель-постмодернист», и дальше рассказывается, почему так считать не следует. Почему многим авторам, говорящим о Шарове, это показалось важным? Почему важным было «достать» его из постмодернизма?
Липовецкий: Конечно, мы не заказывали авторам написать — постмодернист Шаров или реалист. Это сложилось само. Проблема в том, что сам Шаров яростно отрицал свою принадлежность к постмодернизму, он говорил, что он пишет вполне реалистические романы, просто пишет о том, как могло бы быть или как это было на каком-то невидимом, но сверхреальном платоновском уровне. Мне кажется, здесь есть ещё одна проблема. До сих пор в сознании людей даже и высококультурных преобладает весьма поверхностное представление о постмодернизме, которое сложилось на рубеже 1980–90-х годов, несмотря на все усилия пишущих. Постмодернизм воспринимается как нечто развлекательное и безответственное. В этом контексте говорить о том, что Шаров не постмодернист, всё равно что говорить о том, что его романы не глумление над историей, а её серьёзное осмысление. Но, по-моему, в этом нет никакого противоречия. Не случайно в книге есть ещё одна сквозная тема: каждый второй автор так или иначе возвращается к полемике (Роман «До и во время» был опубликован в 1993 году в «Новом мире». Вскоре после этого там же вышла статья членов редакции «Нового мира» Ирины Роднянской и Сергея Костырко, которая резко критиковала роман Шарова, «противоречащий эстетическим принципам» журнала, и решение о его публикации.), которую вызвал роман «До и во время», когда был опубликован в «Новом мире» в 1993 году. Мне кажется, защита Шарова как реалиста во многом отвечает на эту полемику, в которой ему приписывались поверхностно понятые и очень искажённые черты постмодернизма.
Де Ля Фортель: В одном из интервью Шаров говорил, что его тексты представляют собой синтез реализма с некоторыми элементами постмодернистской эстетики.. При этом совершенно очевидно, что если мы отталкиваемся от нашего обиходного представления о реализме как о воспроизведении действительности в узнаваемом виде, Шарова очень трудно причислить к реалистам. И мне было интересно понять — что же он имел в виду? Для ответа на этот вопрос я попыталась проследить эпистемологию Шарова, его путь как историка, который ушёл в литературу.