«Великие русские авторы — это такое семейство Кардашьян»
Юлия Яковлева — автор серии детских книг о трагедиях советской истории, начатой романом «Дети ворона», и детективов о следователе Зайцеве — выпускает новый роман «Поэты и джентльмены». Это история в духе японского комикса о сражении двух супергеройских команд: за Россию выступают Пушкин, Лермонтов, Гоголь и Чехов, на стороне Британии — Джейн Остин, Мэри Шелли и Анна Радклиф. Противоборствующие группировки пытаются своими текстами повлиять на столкновение двух империй, которое приводит к Крымской войне. Роман появится на сервисе Bookmate 6 июня, в день рождения Пушкина. Юрий Сапрыкин поговорил с Яковлевой о мизогинии русских классиков, странностях литературных знаменитостей и влиянии книжного мифа на русскую жизнь.
Этот текст относится к уважаемому, хотя и не вполне понятному для меня жанру: супергерои из одной вселенной против супергероев из другой вселенной, «Чужой против хищника», «Лига выдающихся джентльменов». Что это за жанр? Каковы его законы?
Законы простые. Когда мне сказали: «А, ну это такая манга», я подумала: не знала, что начала писать мангу, но да, это оно.
Манга — это что-то анимационное?
Пока нет. Анимацией становятся суперпопулярные манги. И ещё у манги много поджанров. В моём конкретном случае это ранобэ, лёгкий роман с большим количеством диалогов, где текста больше, чем картинок. Все главы короткие, чтобы можно было прочитать в перегонах токийского метро. Ты берёшь такую книжечку в ладонь и от станции до станции прочитываешь одну главу, после того как тебя в вагон утрамбовали люди в белых перчатках, как это бывает в токийском метро. Это лёгкий жанр для чтения под землёй. А как более или менее классическая манга — целиком в картинках — эта история появится позже, в издательстве «Самокат».
Но в этом лёгком жанре у вас выступают тяжеловесы, как говорит Владимир Сорокин, «мамонты» русской литературы.
Не-е-ет! Мои не тяжёлые! Мои — смешные. Надеюсь.
Они правдоподобно изображены, похожи на то, что мы о них знаем, говорят цитатами из своих книг. Но в целом они у вас довольно неприятные люди.
Мне кажется, что они и были довольно неприятные люди. Они божественные машины для производства великих текстов, но мне кажется, дружить, крутить роман и вообще находиться рядом с кем-либо из них не хотелось бы. Все говорят, что Чехов такой милый, настоящий русский интеллигент и джентльмен, а мне как раз кажется, что форма джентльмена, которую он себе выбрал, — это такой железный обруч, который стискивал искалеченное в чём-то существо, болезненное и не слишком счастливое. Наверное, Пушкин более-менее был в ладу с собой. Все его внутренние конфликты какие-то умопостижимые. На другом полюсе — Гоголь, который вообще не в состоянии был с человеческими существами вступать в любой контакт, физический или эмоциональный. Это не в похвалу и не в хулу им, просто моё личное от них ощущение.
Вам кажется, это вообще свойство гения — или просто нам в России повезло с таким типом гениальности?
У меня нет инсайда, я не настолько гениальна, чтобы сказать: «Да, мы, гении, обычно такие». Но мне кажется, литература — настолько странное занятие, что оно в любом случае, маленький ты художник или большой, меняет твой внутренний механизм. А может, просто прилипает к тем, кто уже двинут на всю голову, — я не знаю, где причина, а где следствие. Коротко отвечая на вопрос: скорее да, это свойство всех людей, которые занимаются искусством. Делать искусство — крайне странное занятие как таковое. Приходится делать усилие, чтобы хоть в каких-то других отношениях оставаться человеком из большинства.
Ещё одна вещь, которая объединяет ваших героев: они все страшные мизогины.
Но ведь это факт. И поразительный. Самое потрясающее у великих русских писателей — что они, несмотря на знаменитые женские образы, были страшные мизогины. Просто все. Я не понимала этого, когда мне было 20, но сейчас это на уровне — «ничего себе!». Гоголь, который женщин боялся хуже Вия. Лермонтов, который поступал с ними как полный мудак. Чехов, который их презирал и не умел с ними ни разговаривать, ни дружить. Даже Пушкин, что, в общем, для меня удивительно, потому что в остальном Пушкин лишён предубеждений. Но и у него: место женщины такое-то — и она его должна чётко знать. Либо соответствуй «Татьяны милому идеалу», либо «беззаконной комете», либо получай на лоб печать «академик в чепце» (или ..., как Анна Петровна Керн) и проваливай. Странно, правда? Может, это XIX век в них так когти свои запустил?