Детское чтение: 50 лучших книг
«Полка» — это проект о главных русских книгах, и в разговоре о детском чтении мы не могли обойти вопрос о том, кто же здесь самый-самый. Мы обратились к известным писателям, филологам и учителям литературы с просьбой назвать важнейшие, влиятельные и попросту любимые книги для детей, написанные на русском языке. Любой рейтинг — вещь условная и во многом случайная (и этот список не исключение), но мы надеемся, что он поможет вспомнить хорошие книги, которые всегда хочется перечитать или прочитать заново. Себе, детям, детям детей. Итак — 50 лучших детских книг, написанных на русском языке, по мнению экспертов «Полки».
50Вадим Левин. Глупая лошадь (1969)
Сборник «Глупая лошадь» снабжён подзаголовком «пересказы, подражания, переводы с английского». На самом деле это мистификация: перед нами сборник оригинальных стихов Левина, всегда мечтавшего переводить англоязычную поэзию, но, по собственному признанию, опоздавшего: «Пока я рос, Корней Чуковский, С. Маршак и Борис Заходер всё это уже перевели». В конце 1960-х годов стихи Левина печатались в «Литературной газете» с примечанием: «Переводы с английского настолько новые, что большую часть из них англичане ещё не успели сочинить на своём языке».
В ходе этой игры в чужую культурную традицию в русских детских стихах появляется новое измерение комизма — ирония лимериков и парадоксальный юмор: в торжественно озаглавленном стихотворении «Как профессор Джон Дул беседовал с профессором Клодом Булем, когда тот время от времени показывался на поверхности речки Уз» тонущий ведёт светскую беседу с коллегой на берегу, а эпическая сага о Джонатане Билле, который «убил медведя в Чёрном Бору», «учил петь по нотам козу» и совершил ещё ряд банальных и удивительных деяний, служит только предисловием к сообщению, что этот самый Джонатан Билл очень любил компот. Ещё Чуковский в своём детском творчестве вдохновлялся английской детской поэзией, и Вадим Левин в каком-то смысле вернул долг: его стихи даже переводились на английский язык. — В. Б.
49Владимир Сутеев. Сказки (1952–1985)
Владимир Сутеев в первую очередь художник. Ещё в 1920-е годы он создавал первые советские мультфильмы, а с 1947 года работал в Детгизе, где иллюстрировал сказки Маршака, Чуковского и Михалкова. Карьеру самостоятельного автора Сутеев начал в 1952-м, когда вышли книги «Весёлые картинки» и «Две сказки про карандаш и краски», горячо одобренные Чуковским. Сутеев создал множество таких книжек с картинками: рассказы о животных — «Разные колёса», «Кто сказал мяу?» и «Это что за птица?», новогоднюю историю «Снеговик-почтовик» (1956), в которой слепленный детьми снеговик и щенок по кличке Дружок отправляются к Деду Морозу за ёлкой, и так далее. Главный секрет привлекательности сутеевских сказок — их мультипликационная природа: картинки и текст образуют единое целое. По словам Сутеева, он сам не мог бы ответить, что создаёт сначала — рисунок или текст (так же как «что было раньше — курица или яйцо»). Его книжки-картинки стали особым жанром: все действия персонажей разложены как кадры в мультфильме и снабжены короткими пояснительными подписями. Такой приём хорошо подходит для маленьких детей, которые не умеют или ещё только учатся читать и разглядывают в книжках картинки под пояснения взрослых. — В. Б.
48Анатолий Рыбаков. Кортик (1948)
Школьнику Мише Полякову достаётся загадочный офицерский кортик: в рукоятке оружия спрятано зашифрованное письмо, ключ к которому находится в утерянных ножнах. Вместе с друзьями Миша решается на поиски ножен, раскрывает тайну гибели последнего владельца кортика, морского офицера Владимира Терентьева, и разоблачает белогвардейца Никитского. «Кортик» — образцовая приключенческая история и первая большая работа Анатолия Рыбакова — повесть автобиографическая, но лишь отчасти. Прообразом города Ревск стал советский Сновск, где писатель ребёнком гостил у родных в 1920-х годах. Написать откровенно о своей юности, аресте, поколении тридцатых и трагедии российского еврейства он сможет уже в другую эпоху, в романах «Дети Арбата» и «Тяжёлый песок». Появившийся в тяжёлые послевоенные годы «Кортик» выглядит своего рода проявлением эскапизма: Рыбаков перебрасывает мостик повествования на поколение назад, к приключенческой литературе 1920-х годов, и создаёт лёгкую авантюрную повесть, полную идеализма, романтики первых послереволюционных лет и искренней веры в будущее. — Е. П.
47Рувим Фраерман. Дикая собака динго (1938)
Жанр романтической повести для девочек-подростков, процветавший на рубеже веков, в суровой действительности первых советских десятилетий выглядел неуместно. Подростковые влюблённости, как правило, назывались в советских повестях дружбой, сюжеты их строились по лекалам взрослой литературы, где отстающий индивид проходил «перековку» коллективом. В 1938 году Рувим Фраерман, к тому времени — автор рассказов о Гражданской войне и романа о коллективизации (ныне совершенно забытых), решил отозваться на «тайные желания девочек» и наконец написал для них книгу о любви. Тема его книги — взросление и эмоциональные пертурбации девочки-подростка. Пятнадцатилетняя Таня счастливо живёт в дальневосточном посёлке: учится, ловит рыбу, дружит с нанайским мальчиком Филей. Её покой нарушен, когда в посёлок возвращается её отец, давно живущий с новой семьёй — женой и приёмным сыном Колей. Таня разрывается между злостью на отца и любовью к нему, испытывает к сводному брату чувства, которым сама ещё не знает названия. Она отдаляется от коллектива одноклассников, попадает в ситуацию смертельной опасности и наконец преодолевает внутреннюю бурю, примиряется с миром взрослых во всей его сложности, прощает отца и по-новому понимает чувства матери: «Никто не виноват: ни я, ни ты, ни мама. Никто! Ведь много, очень много есть на свете людей, достойных любви».
Повесть Фраермана была встречена в штыки: критики сочли, что и автор, и его героиня слишком сосредоточены на частных «возвышенных переживаниях», не замечая кипения «большой интересной жизни». В упрёк ставилось также чрезмерное увлечение «первобытной природой» Дальнего Востока (которая в повести совершенно в традициях романтизма отражает внутренние бури героини). Но именно психологическая точность и внеидеологичность повести, оскорбившая советских критиков, обеспечила ей любовь подростков. — В. Б.
46Борис Шергин. Сказки (1924–1971)
Борис Шергин, замечательный русский писатель, художник, сын архангельского морехода и корабельного мастера, всю жизнь собирал и популяризовал поморский фольклор и в собственном творчестве продолжал ту же традицию. Его вещи написаны ярким сказовым языком, но не стилизованы под народное творчество, а как бы вырастают из него: в мире Шергина Иванушка со своими волшебными помощниками, Ненила Богатырка и другие традиционные сказочные персонажи и мотивы сосуществуют с собраниями благотворительного комитета, аэропланами и справочным бюро. Царь с царицей сетуют на очевидно советские реалии: «Халера бы их взела с ихной непрерывкой… То субботник, то воскресник, то ночесь работа…» Зато капиталисты-«американы», провожая старшего брата в дальние страны, причитают, как пинежская крестьянка:
На кого ты нас оставляешь,
на кого ты нас покидаешь?!
Мы ростом-то велики,
а умом-то мы малы.
Уж мы лягем да не вовремя,
уж мы встанем да не во пору!
Во всей русской литературной традиции, предшествовавшей Шергину, его синтетические по своей природе, уморительно смешные сказки с их фейерверком словотворчества можно сравнить только с лесковским «Левшой» — для пущего сходства в сказке про строптивую Варвару Ивановну, которая всё делает назло («Она и рожалась, дак поперёк ехала»), даже появляется персонаж «Митроба», иначе «иппузория». — В. Б.
45Генрих Сапгир. Стихотворения (1960–1999)
Генрих Сапгир — поэт Лианозовской группы; его взрослое творчество только в перестройку было опубликовано в СССР, где Сапгир был к тому времени прославленным детским поэтом и сценаристом множества мультфильмов (самый известный из них — «Паровозик из Ромашково»). Идею писать для детей Сапгиру, по его воспоминаниям, подал Борис Слуцкий: «Вы формалист, у вас должны хорошо получаться детские стихи». Детская поэзия XX века предполагает постоянную игру, неожиданные ассоциации, алогичность, остранение реальности. Она сопротивляется штампам и осмысляет собственную форму, процесс своего создания и способ чтения — неудивительно, что лучшие её образцы оставили нам авангардисты. Над стихотворной формой Сапгир действительно часто рефлексирует и в детских текстах — таких, как медитативные «Стихи о стихах» с неожиданно комичным выводом:
А напишу-ка я стихи
О том,
Как я пишу стихи о том,
Как я пишу стихи о том,
Как я пишу стихи...
Стихи получились
Д
Л
И
Н
Н
Ы
Е,
Длиннее
Шеи
Жирафа.
Их можно читать
Со стула,
Но лучше всего —
Со шкафа.
В стихотворении «Людоед и принцесса» поэт предлагает читателю самому выбрать развитие сюжета (который в любом случае закончится хорошо), а в другом крошечном тексте деконструирует слово, показывая, как оно прямо воздействует на органы чувств, — пример авангардизма для самых маленьких:
Что за ЛИ?
Что за МОН?
В звуках нету смысла.
Но едва шепнут: «Лимон»,
Сразу станет кисло!
«Детский» Сапгир практически так же разнообразен, как «взрослый», но, в отличие от Олега Григорьева, в его творчестве грань между детским и взрослым прочерчена вполне отчётливо. — В. Б.
44Юз Алешковский. Кыш, Двапортфеля и целая неделя (1970)
Экскурсия в мир весёлого школьного детства, открытый на заре оттепели Драгунским и Носовым. Мальчик Алёша Сероглазов по прозвищу Двапортфеля отправляется с отцом на птичий рынок, покупает щенка, приучает его к дисциплине, вытирает за ним лужи на полу, попадает вместе ним в неловкие и смешные ситуации, а в продолжении, «Кыш и я в Крыму», ещё и едет с ним на море. Повести о Кыше лишены воспитательного пафоса, они состоят из упругих, как резиновый мячик, зарисовок, диалогов и комических скетчей, смысл которых можно свести к знаменитой гайдаровской формуле: «А жизнь, товарищи, была совсем хорошая!» Советские дети, смеявшиеся над похождениями Кыша и его хозяина, были немало удивлены, узнав впоследствии в их авторе того Юза Алешковского, который стал известен в годы перестройки — старого лагерника, автора песни «Товарищ Сталин, вы большой учёный» и совсем не детской повести «Николай Николаевич», участника альманаха «Метрополь», уехавшего после его издания в США (что разлучило очередное поколение читателей с книгами о Кыше, — впрочем, ненадолго). — Ю. С.
43Владислав Крапивин. Мальчик со шпагой (1972–1974)
Среди многочисленных романов Крапивина «Мальчик со шпагой», пожалуй, самый знаменитый (хотя ему не уступают, например, «Голубятня на жёлтой поляне» или «Оруженосец Кашка»). Не в последнюю очередь дело в удачно найденном заглавном образе: романы Дюма были для советских школьников заповедным миром, и на деревянные шпаги был изведён, наверное, целый лес. Характерно, что в первой части «Мальчика со шпагой» мушкетёрами называют себя как раз «плохие парни», прихвостни директора пионерлагеря по фамилии Совков: мушкетёрский миф пленял всех, но соответствовать ему могли немногие. Главный герой Серёжа Каховский — одиннадцатилетний рыцарь без страха и упрёка, который всегда становится на защиту слабых от хулиганов и взрослых мерзавцев и говорит правду, даже в ущерб себе. Кажется, что его фигура задумана с прицелом не только на благородных героев приключенческих романов, но и на тот ряд, в котором стоят, например, Алёша Карамазов и лесковские праведники; красные кавалеристы, в чудесную помощь которых верит Серёжа, выступают почти в роли небесного воинства (а в единственный момент, когда герой поступает плохо, будто бы оставляют его).
У Серёжи есть несколько наставников — этих героев можно назвать автобиографическими. Это журналист Алексей Иванов и руководитель фехтовального клуба «Эспада» студент Московкин: знающие биографию писателя легко соотнесут этот клуб с отрядом «Каравелла», который основал и до конца своей жизни поддерживал Крапивин. Устав «Эспады» отсылает к той же рыцарской этике — но это не просто игра, а серьёзные идеалы, «правила жизни». «…Если ты возьмёшь — это на всю жизнь. Ты никогда уже не сможешь отступить. Ни перед каким врагом. Ни разу в жизни…» — говорит себе Серёжа, когда его награждают именной шпагой. В отличие от «Голубятни на жёлтой поляне» и ещё более позднего цикла о Великом Кристалле, в «Мальчике» нет фантастического, но торжество добра здесь происходит со сказочной неизбежностью.