Клуб GQ / Гастроном
Виньетка ложной сути
Иван Глушков восхищается великим искусством высокохудожественного вранья.
Врет телевизор, врет жена, врут друзья. Врем мы сами себе.
С самыми разными видами лжи мы сталкиваемся ежедневно. Врет телевизор, врет жена, врут друзья. Охотно врут люди, обремененные властью и солидными счетами в банках. Врем мы сами себе — разными фразами вроде «я больше никогда не буду» или «с понедельника начинаю». Все такое бытовое и деловое вранье всегда стремится быть максимально серым, незаметным, никак не выделяющимся. Но есть совершенно другая категория вранья. У многих в детстве был друг, заливавший что‑то вроде: я руковожу бандой, квартирующей в заброшенном кинотеатре посреди Серебряного Бора, куда мои приспешники приводят самых красивых девочек, которые спят и видят, как бы станцевать голыми перед главарем загадочной банды, держащей в страхе пол‑Москвы. Обычно такого рода вранье пышно расцветает в ранний пубертат под влиянием бурлящих, но не находящих применения гормонов. Потом оно постепенно сходит на нет, едва юный организм находит способ совершать столь желанные подвиги — как правило, они выражаются в выпивании на спор залпом бутылки черничного вермута «Сальваторе». Но некоторые мужчины застревают в этом состоянии навсегда. Как правило, на иерархической лестнице современного общества они занимают место где‑то недалеко от половика, уложенного на самой нижней ступеньке. Но пример моего приятеля Германа доказывает: настоящий талант, помноженный на упорный труд, непременно будет вознагражден.
Мир Германа — среднее арифметическое между фильмом «Великолепный» с Бельмондо и книгами Дэна Брауна. Он парил на монгольфьере над швейцарскими пиками, а с соседнего монгольфьера к нему в корзину прыгали модели. В его лондонский номер (четырехкомнатный, двухэтажный президентский) заходил по ошибке принц Гарри с шестью бутылками пива. В танзанийской саванне, проснувшись утром в шатре, он утыкался носом в зад льва, который немедленно приручался и рыдал, провожая Германа домой.
Герман не один такой, застрявший на тридцать с лишним лет в мире третьеклассников. Его рассказы по степени несусветности ничуть не отличались, скажем, от историй про путешествие по подводным пещерам верхом на гигантской белой акуле, которыми меня кормил звукорежиссер Толя. Но Толя бесконечно захлебывался, путался и каждое предложение начинал словами «и тут, короче, я такой». Герман врал мягким, бархатным голосом, абсолютно литературным языком, моментально, с невероятным артистизмом