Искусство жить
Олег Штефанко: "На будущее, как всегда, не загадываю"
Когда в двухтысячных начал мотаться между Америкой и Россией - по полгода не был дома. Почти все праздники жена проводила в США одна и в результате не выдержала: "Больше так не могу!" Поначалу очень обидно стало, но постепенно я осознал, что Лариса к этому пришла не сразу и не так легко...
— С одним чемоданом я стоял посреди пустынной улицы в южном районе Манхэттена — Сохо. Вокруг — высотки с неосвещенными окнами, редкие фонари, февральский ветер с океана кружит в воздухе мусор... Безрадостная картина усугубляла панику: «Зачем приехал? Может, это ошибка?» Но назад пути не было: в 1992-м я оставил жену с маленькой дочкой в постперестроечной Москве и подался в Америку искать для нас лучшей жизни. Не возвращаться же обратно как побитая собака!
Ехал не в Голливуд — если честно, в тот момент не надеялся, что смогу и дальше работать актером. Иллюзий не строил — кому я здесь нужен? Впрочем, у меня никогда не было привычки загадывать на будущее...
Визаж: Оксана Тасуева
Продюсер: Ольга Кайгородцева
— Ну в детстве-то мечтали стать актером?
— Ничего подобного не планировал... Папа вообще долго считал, что это несерьезная профессия. Семья у меня не актерская, даже не творческая: мама Ирина Михайловна училась на медработника, папа Степан Иосифович — на горного инженера. В Донецкую область, где позже я появился на свет, они приехали из разных мест. Мама — из-под Ельца Липецкой губернии. Ее семью раскулачили после революции, надо было выживать, а под Донецком тогда росли шахтерские поселения, и бабушка решилась на переезд. У папы другая история: он родом из Словакии. После освобождения страны местных жителей стали призывать переезжать в СССР: на Украине его семье выделили землю под хозяйство.
Познакомились мама с папой на танцах. Поженились, вскоре родили меня... Они были молодые, дурные: рассказывали, как однажды оставили меня, двухлетнего, дома одного. Дали стопку книжек — в основном медицинских справочников — и предупредили: «Никому не открывай». Я заперся на щеколду и листал себе толстые тома. Конечно, ничего не понимал, но процесс нравился. Вечером родители ломились в дверь собственного дома:
— Олежек, открой!
— Низзя, дома никого нет! — отвечал, как обучили.
Пришлось стекло высаживать, чтобы попасть внутрь — таким послушным оказался их сын.
С тех пор меня старались оставлять с бабушками и дедушкой. Те баловали, все позволяли. В десять лет, когда родился младший брат Стас, стал еще более самостоятельным. Часто ездил в пионерские лагеря — обворовывал там фруктовые сады, дрался с местными... Беспокойства доставлял родителям немало — несколько раз вообще чуть не погиб. Взял чужой велосипед покататься, разогнался, перед проезжей частью жму на тормоз, а он не работает! Вылетел прямо перед грузовиком — тот меня сбил, но не раздавил. Чудом угодил между колесами. И под лед проваливался, и в речке тонул: плавать не умел, но признаться друзьям постеснялся и полез в воду за компанию. Шагнул, и дно ушло из-под ног. Хорошо, на берегу сидели взрослые — бросились спасать.
Фото: из архива О. Штефанко
Наказывала за проделки всегда мама: плачет, бьет, потом снова плачет. Папа обычно ни во что не вмешивался, но я его почему-то все равно побаивался
Наказывала за проделки всегда мама: плачет, бьет, потом снова плачет. Папа обычно занимал нейтральную позицию и ни во что не вмешивался, но я его почему-то все равно побаивался. Мы не были так близки, как с мамой, хотя имели общие мужские увлечения: отец все время что-то мастерил, надстраивал балкон, чинил технику... И я помогал, теперь дома тоже постоянно крашу и строгаю. В общем, с руками дружу.
Маме же обязан творческими задатками: в четыре года она решила отдать меня на скрипку. Во втором классе попал в коллектив народных танцев, а в четвертом учителя заметили, что хорошо читаю стихи, и предложили записаться в кружок художественного слова в Доме пионеров (где меня и готовили к поступлению в театральный институт). С тех пор от школы часто катался по разным фестивалям, что позволяло прогуливать уроки. А непосредственно к профессии подтолкнул случай: в классе появилась новенькая, которая усиленно готовилась в актрисы. Мы оказались за одной партой, и этой девочке удалось заразить меня своей мечтой. В Донецке было всего два института: торговый и политехнический, но ни тот ни другой не интересовал. Со временем я понял, что вообще не могу заниматься одним и тем же больше месяца — надоедает. А актер постоянно меняет маски.
Летом поехали с мамой в Москву: я подал документы в Щепкинское училище и Школу-студию МХАТ. В другие театральные вузы не стал даже соваться — попросту не знал, где они в столице находятся. Прошел в оба, на третьем туре надо было определяться. Заметил, что во МХАТ берут ребят крупных, фактурных, а я в свои шестнадцать был мелким — вытянулся и возмужал только годам к двадцати пяти. В общем, решил не искушать судьбу и отнес документы в Щепкинское. У меня был жуткий украинский говор, но при всем своем природном стеснении я понимал: это мой звездный час. Поэтому с готовностью показывал, что просили: петь — пожалуйста (хоть и не умею)! Плясать — так цыганочку с выходом! Набиравший курс Виктор Иванович Коршунов сначала во мне сомневался, но другие педагоги его убедили: «В парне что-то есть!»
— Кто-нибудь еще с вашего курса стал известным?
— Со мной учились Игорь Христенко, Дима Назаров... Последний был тогда еще без своих знаменитых усов. Подрабатывал на кондитерском комбинате и приносил оттуда всякие вкусные рулеты, пирожные — подкармливал весь курс, чему особенно радовались мы, приезжие. Я с тремя однокурсниками обитал в общежитии на Лосином Острове. До училища добирались на электричке, иногда шиковали — за два рубля вчетвером брали машину. Потому что опаздывали частенько: почти каждую ночь в общаге случались посиделки с гитарами... Жили весело и бедно. Родители всем присылали провиант, и иногда на общем столе оказывались причудливые сочетания, например шмат сала и банка малинового варенья. А хлеба при этом никто не купил!
Фото: из архива О. Штефанко
В другой общаге Щепкинского — в Дмитровском переулке — началась моя первая студенческая любовь. Там кроме театральных обитали студенты консерватории. И я познакомился с прекрасной альтисткой из Хорватии. Она уже научилась неплохо говорить по-русски. Года полтора встречались, и я, надо сказать, был весьма серьезно настроен. С юности имел чутье: мой человек или нет. Но тут в Москву нагрянули ее родители из Загреба. Состоялось довольно прохладное знакомство, а потом девушка призналась: «Папа запрещает нам встречаться». Я даже не понял почему. Скорее всего, просто не хотел отпускать дочь на постоянное жительство в Россию. Из-за первого в своей жизни расставания, конечно, сильно переживал. Помогала профессия — все эмоции выносил на сцену.
Уже на втором курсе я начал играть в массовке в Малом театре, потом получил полноценную роль в постановке Петра Фоменко «Любовь Яровая» — у нас было много сцен с Юрием Соломиным. Он преподавал на соседнем курсе и был моим кумиром. В театре в те годы служили сплошь народные и заслуженные: братья Соломины, Михаил Царев, Руфина Нифонтова, Евгений Весник... Студенты лишнее слово боялись вымолвить, только затаив дыхание наблюдали за их игрой. Я любил просто приходить на репетиции мэтров, смотреть из зала, учиться. И очень расстроился, когда после окончания «Щепки» троих однокурсников сразу приняли в театр, а меня нет. Правда, Коршунов вскоре настоял, чтобы взяли и Штефанко. Узнал об этом случайно: как раз пригласили в картину «Через Гоби и Хинган», съемки частично проходили за границей, а для разрешения на выезд требовалась рекомендация. Обратился в «Щепку» и с удивлением услышал: «А что же у себя в Малом не попросишь?»
Фото: из архива О. Штефанко
Не всем в театре нравилось, что совмещаю сцену и съемки, ворчали: «Машину за ним присылают!» Даже у народных в крови профессиональная ревность
Конечно, не всем в театре нравилось, что я совмещаю сцену и съемки, некоторые ворчали: «Машину за ним присылают, а все равно приходится ждать на репетиции!» Даже у народных артистов в крови профессиональная ревность. Но руководитель театра Михаил Иванович Царев шел навстречу: отпустил на два года, когда Станислав Говорухин пригласил на роль Джона Манглса в фильме «В поисках капитана Гранта».
Я был молод, путешествиями не избалован, а съемки проходили в Батуми, Франции, Крыму, Болгарии... Нам предоставили настоящее парусное судно, и группа много времени проводила на воде. Коллектив собрался замечательный: Николай Еременко-младший, Владимир Гостюхин, Тамара Акулова... Говорухин вел себя с актерами по-отечески: после работы устраивал застолья с разговорами за полночь. Хотя я со своим умением попадать в экстремальные ситуации прибавил ему хлопот. Однажды снимался верхом, в седле — мне дали ретивого скакуна. На секунду отпустил поводья, и конь пошел по своим делам. Что цель у него амурная, я понял, только ощутив отпор кобылицы — та игриво лягнула ухажера в бочину, где в стремени болталась моя нога. Раз — и нет артиста! Наложили гипс, нашли сапог на пару размеров больше, но я все равно чувствовал себя одноногим пиратом Джоном Сильвером: оказывается, выстоять на палубе ему было совсем не просто!