Александра Урсуляк: «С возрастом становлюсь все смешнее и смешнее»
Иногда надо выплывать из своего аквариума в открытое море. Возвращаешься обновленной и еще более влюбленной в родной дом.
В театре вы, Саша, — безусловная звезда, увенчанная практически всеми российскими премиями, а с кино, на мой взгляд, роман у вас долго не складывался. Прорыв случился после выхода сериала «Пингвины моей мамы», за работу в котором получили «Золотого орла»?
— Не могу уж совсем жаловаться: снималась я достаточно много, у разных режиссеров, а режиссер — главная фигура и в кино, и в театре. Наташа Мещанинова — не просто профессионал, снимающий некий продукт, каждый раз — это ее авторское высказывание, очень личное, талантливое, ни на какое другое не похожее. Отсюда, наверное, такая высокая оценка зрителей и профессионалов. Я очень благодарна за то, что Наташа меня увидела и доверила эту работу.
— Ваши дети видели «Пингвинов»?
— Старшая дочка посмотрела. У нее очень свой, специфический взгляд на искусство, ей, например, нравятся вещи, которые мне кажутся странноватыми. Но она человек юный, только начинает разбираться в искусстве. И мои дети — не «настоящие» зрители. Они видят на экране маму. Это совсем другое.
У самой такая же ситуация. Я, например, могу смотреть фильмы папы только по прошествии времени, иногда довольно большого, потому что очень волнуюсь за него. Когда выходит премьера, перестаю соображать что-либо, потому что воспринимаю это как нечто свое, родное, папино. Слава богу, есть возможность пересмотреть кино в любой момент. Тогда уже я могу воспринимать его спокойно и адекватно, просто как зритель, и звоню папе, и поздравляю с премьерой спустя несколько лет. Он прекрасно понимает, что это за механизм, когда так волнуешься за близкого человека, поскольку так же боится смотреть мои фильмы или спектакли.
«Ненастье» посмотрела сразу после выхода, в коматозном состоянии. А потом спустя два года, на съемках, где большая часть времени проходила в ожидании. Надо было бесконечно сидеть и сидеть в гримвагене. Однажды, уже не помню почему, включила это кино и не смогла оторваться. Придя домой после смены, продолжила смотреть, и ночью, до конца. Утром позвонила папе, сказала, что мне очень понравился фильм. И конечно, бывшему мужу Александру Голубеву под большим впечатлением от его работы.
— Отец ваш человек публичный, а вот о маме Галине Надирли известно крайне мало. Между тем она ведь тоже актриса, и вы на нее очень похожи — по крайней мере внешне.
— Я похожа и на папу, и на маму. Характер, наверное, у меня больше папин. Мама мягче.
— Она наполовину азербайджанка. А вы чувствуете в себе восточную кровь?
— Наверное да. Мой дедушка азербайджанский очень много занимался мною. Я слышала его язык, он меня немножко учил. Сам всю жизнь прожил в Москве, но говорил по-русски с сильным акцентом. Это забавно звучало. Дедушка читал мне азербайджанскую поэзию, пел народные песни. Мы с ним играли в нарды исключительно на азербайджанском языке, я могла не произнести ни единого русского слова. И еще восточная музыка мне нравится...
— А еда?
— Конечно! К нам часто приезжали многочисленные азербайджанские родственники и готовили блюда национальной кухни. Дома до сих пор сохранилась специальная палка — охло, с помощью которой раскатывают тесто. Моя русская бабушка всю жизнь старалась стряпать еду, которую любил дедушка. Долму хорошо делала, пити, но раскатывать тесто настолько тонко так и не научилась. Зато когда приезжала сестра деда, тетя Халида, все начинали готовить кутабы. Она накатывала тесто, дед делал мясо с зеленью и гранатом, бабушка помогала...
— Ваши родители учились на одном курсе Щукинского училища. Оба актеры. Папа работал в театре, позже стал режиссером. А как сложилась актерская судьба мамы?
— На самом деле они оба работали по профессии. Но надо понимать, какое непростое тогда было время. Насколько знаю, папа буквально запрыгнул в последний вагон, попав в Театр миниатюр Аркадия Исааковича Райкина. Но пришлось уехать из Москвы. Театр базировался в Ленинграде. И папа при всей престижности такой работы — у самого Райкина — как артист оказался в не самом выгодном положении, играя третьего гриба в пятом ряду, как у нас шутят.
Мама работала с режиссером Александром Поламишевым, организовавшим свой «Театр-88» — без помещения, независимый. Он просуществовал лет десять. У них была интересная история. Поламишев подружился с немецким режиссером Хайнцем Шляге, тоже создавшим независимую труппу, они вместе репетировали и выпускали спектакли. Мама ездила на гастроли в Германию. То есть была интересная театральная жизнь.
Позже из «Театра-88» вырос ансамбль «Обереги». У Поламишева был спектакль «Отец Арсений» с Владимиром Заманским, в котором актрисы пели православные молитвы. Они занимались с Дмитрием Покровским аутентичным русским народным пением и так погрузились в этот мир, что уже не смогли с ним расстаться. Возник ансамбль, существующий до сих пор.
Во время президентских выборов 1996 года, когда многие артисты поддержали Ельцина, «Обереги» тоже отправились в тур. Ехали на заработки, никто не предполагал, что завяжутся какие-то невероятные дружбы, что это будет период невероятного счастья и взлета.
— Мама взяла вас с собой?
— В тур — нет. Но я была такая дочь полка, все песни знала наизусть, второй и первый голос. И как только доросла до русского сарафана, в котором работали «Обереги», стала иногда с ними петь. До сих пор, когда вместе собираемся за столом, пою.
— Вы ведь снимались вдвоем — в детективном сериале «Нераскрытый талант»?
— Да, режиссер долго не мог найти актрису на роль моей экранной матери, похожую на меня, пока мы не вспомнили, что моя мама — актриса. Мне очень понравилось работать с мамой, и ее, кажется, это как-то встряхнуло, что ли, взбодрило. Когда снималась во втором и третьем сезонах, меня сопровождала целая «бригада». Тогда только родила сына Володю и поехала уже с ребенком, няней и мамой. Таким табором. Съемки проходили в Белоруссии.
— А кто вами в основном занимался в детстве?
— Многие. Сейчас уже понимаю, что во мне много чего понапихано от разных людей. Это не монопольное влияние кого-то одного-единственного. И то, что вокруг была богатейшая палитра ярких личностей, очень обогатило. Мама и мамино окружение — один мир. Тот же ансамбль «Обереги» — еще один. Папины друзья, его окружение, театр «Сатирикон» — еще одна вселенная. Тоже родные люди. И конечно, бабушки и дедушки, которые очень много мной занимались, мои дяди, брат папин и брат мамин, которые очень меня любят. А позже к ним прибавились замечательные педагоги в Школе-студии МХАТ. Я супербогатая!
Однажды ездила с папой в круиз. «Сатирикон» плавал на корабле по Средиземному морю. Это была сказка! Я увидела Турцию, Италию, Испанию... Новый год мы встречали в Пальме-де-Майорке. Мне было одиннадцать. Пятилетнюю Дашу родители не взяли, посчитали слишком маленькой. И по-моему, она до сих пор немного обижается.
— Вы общались в детстве? Не было какого-то антагонизма, ревности?
— Общались. Но я понимаю, даже глядя на своих детей, что старшая сестра — это не очень здорово для младших. Какой-то вечный пример, которому хочешь не хочешь нужно соответствовать.
— А любят-то всегда младшеньких! Жалеют...
— Все-таки мы не жили вместе. Даша — ребенок папы от второго брака. Хотя я много времени проводила с ним, его женой Ликой и своей сестрой. Меня никто не исключал из их жизни, я была полноправным членом семьи. Между нами не было какой-то состязательности и конкуренции. А так, мы дрались как все. И ездили в большие поездки вчетвером.
— Слышала, вы были трудным подростком. Или это сильно преувеличено? Да и кто им не был?
— Не скажите, некоторых это минует. Вот Аня у меня в свои шестнадцать, во всяком случае пока, не доставляет каких-то проблем.
— А первая любовь, от которой сносит крышу, у нее уже была?
— Нет.
— Тогда все еще впереди.
— Ну и что? Любовь и любовь. Я бы, наверное, даже хотела, чтобы у нее снесло крышу. Все время жить с крышей скучно. Объект любви, правда, может быть не очень. Но ничего, все родители это как-то преодолевают, и я преодолею. Спорить, что-то доказывать бессмысленно. Значит — улыбаемся и машем! Другого варианта нет. Мой переходный возраст родители пережили, и ничего.
— Так что вы творили в юности? Убегали из дома? Пили и курили?
— Много чего, но главное не это. А то, что я ужасно скучала в школе. Понимала абсолютную бессмысленность своего существования. Друзья были, но я чувствовала, что живу как-то не так, существую будто в какой-то матрице. Зато как только поступила в театральный, все встало на место. Мне было смешно, интересно, трудно — но КАК-ТО.
— До этого не занимались творчеством?
— Ну почему? Рисовала, занималась классическим танцем какое-то время, пела в «Оберегах». В школе была замечательная учительница Светлана Алексеевна, которая с нами постоянно ставила спектакли. Я участвовала.
Позже поняла, что выбор должна всегда делать сама. Готова брать на себя ответственность, но в жизни все должно быть по-моему. А детство — такой период, в который ты не решаешь ничего. Разве что самую малость — поесть капусты или морковки. Такой примерно выбор.
— Доходило до серьезных конфликтов?
— Да нет, просто было понятно, что человек катится по наклонной. Родителей это беспокоило. Что делать-то? Из одной школы меня выгнали. Попала в такую, где учились все выгнанные и где мы вообще ничего не делали, только пили пиво и курили. И все.
— Вопрос выбора профессии не возникал?
— Он возник в шестнадцать лет, резко. Я была в одиннадцатом классе, а в дневнике — два, два, три, два.
Есть две версии моего «перерождения». Первая: это папа понял, что ребенка надо отправить к его маме, моей бабушке, на перевоспитание. И вторая версия — моя.
У меня вообще очень хорошая интуиция, она срабатывает быстрее, чем разум. Так вот, в какой-то момент я почувствовала, что происходит нечто такое, чего не должно происходить, и захотела вырваться. Выйти за рамки, причем неважно куда, но сделать шаг в сторону, изменить ситуацию. И попросила маму с папой, чтобы разрешили уехать к бабушке и там окончить одиннадцатый класс. В моей версии папа был очень удивлен. Папа рассказывает, что это он решил. Я допускаю такое. Память наша избирательна, зачастую мы редактируем события спустя годы, додумываем, придумываем. И я не хочу утверждать что-либо. Могло быть и так и эдак.
Помню разговор с папой: «Ты понимаешь, что это серьезно? Ты не можешь на один день приехать к бабушке, а потом уехать. Будешь сидеть там год!»
— А там — это где?
— В Бирюлево.
— Ну, не так уж далеко.
— Но все равно — надо уехать из дома, поменять школу и жить по другим правилам.
А бабушка не такая мягкая, как моя мама, и даже не такая, как папа, — жестче.