Денис Бургазлиев: "Сын для меня - центр Вселенной"
В "Ищейке" мне предназначалась совсем другая роль. Но Дмитрий Брусникин сказал: "Давай лучше сделаем с тобой эксперта-криминалиста. Мы такого напридумываем! Музыку включим в морге!"
-Какую же роль вам хотели поручить?
— Мужа подполковника Александры Кушнир. Но я ни разу не пожалел, что сыграл Марата Хайдарова. Мы с Димой действительно столько всего напридумывали! И морг стал моей любимой локацией.
— Не так давно прошел уже пятый сезон «Ищейки». Почему зрители так полюбили этот сериал, в чем его сила?
— Прежде всего в очень точном и продуманном кастинге основных исполнителей. Ну не в сюжетах же криминальных историй — как дядька всплыл в порту или девицу нашли в овраге! Кастинг — заслуга первого режиссера-постановщика Дмитрия Брусникина. Именно поэтому зрители уже несколько лет не могут оторваться от экрана.
— Вы все, наверное, сдружились, как и ваши герои — сотрудники угро?
— Конечно. Столько времени вместе проводили! С Эдуардом Чекмазовым я был хорошо знаком до «Ищейки», по Московскому Художественному театру, где служил до прошлого года. Но и с другими коллегами у меня прекрасные отношения. Мы часто друг друга выручаем. У Влада Павлова, например, отличный английский, и он помогает, когда нужно что-то перевести. Владимир Николенко у нас спец по аппаратуре — консультируюсь у него, какое программное обеспечение купить, как что-то подключить.
— Смерть Брусникина стала серьезным испытанием для съемочной группы?
— Огромной потерей. Я знал Диму больше тридцати лет, со времен учебы в Школе-студии МХАТ — он преподавал у нас на курсе, и до сих пор не могу поверить, что его больше нет. Мы вместе играли в нескольких спектаклях. Я снимался у Брусникина — не только в «Ищейке», но и в двадцатичетырехсерийном сериале «Бигль». В экспедициях постоянно что-то обсуждали — новую драматургию, поэзию, театральные работы. Дима часто говорил: «Заходи, жду тебя в номере». Он жил творчеством.
— Хайдаров — ваша безусловная удача. Брутальный восточный байкер — таких экспертов-криминалистов в наших сериалах еще не было. Он ведь кавказец?
— Черкес.
— А у вас какие корни, позвольте полюбопытствовать?
— По отцовской линии — крымские болгары. Предки жили недалеко от Ялты, в Верхнем Мисхоре. У деда была большая семья, две сестры и брат. Двадцать седьмого июня 1944 года, в день депортации греков, армян и болгар, всех выгнали из дома в одночасье. Но Бургазлиевы были хорошими врачами, поэтому их пощадили и отправили недалеко. Брат деда, например, оказался на Украине, в Новой Каховке, где много лет проработал в городской больнице — то ли главврачом, то ли завотделением, точно не помню. Я его, как и деда, не застал.
Когда приезжаю в Болгарию и показываю в аэропорту или гостинице паспорт с фамилией Бургазлиев, местные принимают за своего и переходят на болгарский. Что совершенно бессмысленно — я его не знаю. Папа, кстати, тоже, в отличие от других иностранных языков. В свое время он был сотрудником Внешторга, поездил по свету. В детстве я три года, с двух до пяти лет, провел с родителями в Западной Германии, в Кельне, где отец работал в торгпредстве.
— В таком возрасте дети как губка впитывают иностранные языки. Наверное, и вы заговорили по-немецки?
— Немного. Правда по возвращении в Москву быстро все забыл. Но вот что значит эмоциональная детская память: однажды уже взрослым оказался в Кельне, решил прогуляться, и ноги будто сами вынесли на перекресток двух, казалось бы, незнакомых улиц. Я вдруг вспомнил, как в далеком детстве стоял на этом месте с мамой и папой, а мимо нас шел поток веселых и шумных людей, гремела музыка — в разгаре был Кельнский карнавал.
— Представляю, как горевали ваши родители, когда пришлось вернуться...
— Очень может быть. Тем более что папу потом отправляли только в краткосрочные командировки, дней на десять. Жизнь в Германии, конечно, была очень яркой и благополучной по сравнению с советской действительностью.
— Вам-то, наверное, и в Москве жилось неплохо, вы росли в обеспеченной семье?
— С джинсами проблем не было, не скрою...
Жили мы на краю Москвы, в девятом микрорайоне Теплого Стана. Практически в лесу. До «Юго-Западной» — ближайшей станции метро — приходилось полчаса пилить на автобусе. Неподалеку от новых домов располагалась деревня, куда жители многоэтажек ходили за молоком. Сейчас эта местность называется зоной отдыха «Тропарево». Зимой мы там катались на лыжах, летом собирали грибы, рыбачили на пруду.
Постепенно микрорайон стал застраиваться, в нем появились дома для военных высшего командного состава. У нас в школе учились их дети, но недолго. Отцов обычно куда-то переводили, и семья уезжала к новому месту службы. Школа обычная, в ней попадались и «темные» элементы, или попросту «темные». Так обеспеченные дети называли ребят из неблагополучных семей. Я был вхож в любые компании, и «элитарные», и самые простые.
Лет в двенадцать-тринадцать начал играть на гитаре. Сначала ходил в музыкальную школу, но продержался там недолго. И не потому что добираться приходилось долго, пешком. Никогда не забуду длинный-длинный путь через поле по снегу с гитарой за плечами. Мучения мои не были вознаграждены. Преподаватель невзлюбил и всегда ставил в пример другого мальчика. Обычно я приходил на занятие, когда он уходил, и обязательно слышал: «Вот на кого тебе нужно равняться!» Меня это задевало. Однажды не выдержал и бросил школу, решив осваивать гитару самостоятельно.
Близкий друг Федя, окончивший музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова по классу виолончели, прекрасно играл не только на этом инструменте, но и на множестве других. Он меня и научил.
— В четырнадцать вы снялись в кино?
— Даже чуть раньше. Мама одноклассника была связана с телевидением. Она и предложила нам двоим сходить на пробы, когда в телецентре на Шаболовке устроили кастинг для четырехсерийного детского фильма «С нами не соскучишься». Пробы мы выдержали. В одной из серий я сыграл главного героя.
— Понравилось сниматься?
— Нет, хватило только на три серии. Больше всего расстраивало, что надо подолгу сидеть и ждать. Фильм снимали по старинке, медленно, на огромные телекамеры.
На площадке я познакомился с талантливой девочкой, ныне известной артисткой Еленой Морозовой. Правда тогда ее звали по-другому. Позже она сменила имя и фамилию.
Любопытно, что через много лет мы снова встретились в спектакле «Идиотология» Электротеатра Станиславский по роману Достоевского «Идиот», где я играю Рогожина, а Лена — Настасью Филипповну. Иногда по старой памяти называю ее прежним именем. Думаю, я один из немногих, кому она это позволяет.
— Съемки как-то повлияли на вашу судьбу?
— Вы о выборе профессии? Нет. Я не мечтал стать артистом, меня неудержимо влекла музыка. Но уже тогда хватало умишка, чтобы понять: не окончив официальное учебное заведение, нельзя рассчитывать на музыкальную карьеру. Я надеялся только на волю Господню, которая, возможно, как-то вынесет в нужном направлении.
Это время, когда я уже стал формироваться и что-то понимать — лет в четырнадцать-пятнадцать, — совпало с периодом расцвета русского рока. И я был им необыкновенно увлечен. У меня просто жизнь перевернулась, когда увидел на сцене «Звуки Му»! Стал следить за творчеством группы, ездить по концертам. С невероятным удовольствием слушал и «Браво» с Жанной Агузаровой, и старую «Бригаду С», когда там была куча духовых инструментов и Гарик выходил в широченных штанах. Мне очень нравился бит, хотя я и металлом не брезговал. И никогда не уходил со сборного концерта, если выступала «Ария». Много тогда появилось интересных групп и людей...
— Как родители относились к вашему увлечению?
— У папы времени особо не было, чтобы заниматься моим воспитанием. С мамой существовала договоренность, чтобы все было тихо, мирно, без драк и прочих эксцессов. Иногда они все же случались. Однажды менты накрыли рок-малину, и меня случайно загребли с завсегдатаями. Привезли в отделение, составили протокол. Мама выручила (она потомственный юрист), хотя в школу все равно отправили телегу. Но ничего страшного не случалось, слава богу, никакой поножовщины или наркотиков. Так, мелкие шалости вроде распития бутылки белого сухого на десять человек.
— Как же вас занесло в театральный?
— Видимо, все-таки существовала подсознательная потребность выступать. В школе я всегда участвовал в каких-то концертах, спектаклях. Помнится, на волне перестройки организовали вечер памяти Высоцкого и я на нем читал стихи. Перед этим мне долго искали черный кожаный пиджак по всему району, и я в нем вышел а-ля Владимир Семенович.
Потом попросили выступить на последнем звонке. Дали в пару малюсенькую первоклашку с огромными бантами. На сцене она молчала, только смотрела на всех расширенными от страха глазами, а я пел. В общем, достаточно рано понял, что за счет участия в общественных мероприятиях можно не учиться. Поправить все равно уже ничего было нельзя, этот поезд ушел настолько далеко...
— Вы были двоечником?
— Вообще не учился. Выезжал на общественной работе. И никогда не опаздывал ни на уроки, ни на политинформации — не придерешься.
В девятом классе сочинил рок-оперу «Смоляной бычок» по русской народной сказке. Но случился провал и я, как положено настоящему творцу, сжег рукопись. Хорошо — гитару в сердцах не сломал. Коллеги по рок-группе подвели — ничего не выучили, постоянно сбивались. Я был страшно расстроен и постарался, чтобы от этого произведения не осталось и следа.
Из школьного ансамбля вскоре выгнали. Остальные ребята были старше и заявили, что слабовато играю на гитаре. Но меня тут же взяли к себе в группу совершенно незнакомые люди. Они уже учились в вузах, и у них были настоящие инструменты. Я с радостью переметнулся к ним.