Марево теней
Этот рассказ занял первое место на конкурсе «15-я фантЛабораторная работа», который проводил портал «Лаборатория фантастики». Заявленные темы конкурса — «Свет мой, зеркальце...» и «Жизнь в отражении». И эта жутковатая сказка про детство вполне соответствует обеим.
Этот мир земной —
Отражённое в зеркале
Марево теней.
Есть, но не скажешь, что есть.
Нет, но не скажешь, что нет.
Минамото Санэтомо, песня о «срединном пути» согласно Махаяне
Три дня назад мне исполнилось двенадцать, и я болел летней ангиной.
Незачем было пить холодную газировку, сказала сестра. Теперь на столе у моей кровати стояла чашка с остывшим малиновым чаем, а вокруг шеи удавом обвился шарф.
— Ты меня ненавидишь? — спрашивал я у него.
«Ненавижу», — кивал шарф.
— Хочешь задушить?
«Поживи ещё немного», — милостиво соглашался мой мучитель.
Я подозревал, что шарфы-удавы не сразу убивают свою жертву. Она должна испытать невыносимые страдания, чтобы стать вкуснее. После чего шарф её душит и проглатывает. Я же собирался подольше оставаться жилистым и невкусным, чтобы не превратиться в рисунок из «Маленького принца», где удав изображён в разрезе и похож на шляпу. Внутри него я буду смотреться не столь красиво, как проглоченный слон.
За окном бегало, кричало и играло в футбол жаркое лето, а я сидел в своей ставшей тюрьмой комнате, как граф Монте-Кристо в замке Иф. Здесь кроме меня были только кровать, письменный стол, игрушка, похожая на реальное чучело белки с глазами-бусинками, которая служила мишенью для дротиков из дартса, и большой бельевой шкаф во всю стену. Громоздкий и неудобный, с зеркалом на внутренней части двери и пропахшей пылью одеждой в тёмных глубинах, шкаф занимал столько пространства, что, казалось, в комнате главенствует он, а не я . И ещё в нём обитал жук-пилильщик, который тикал, как часы. От него никак нельзя было избавиться. Просто шкаф был большой, а пилильщик маленький.
Другого места у нас в квартире нет, поясняла мама, когда я пытался устраивать бунт на корабле и просил убрать эту громадину. Приходилось искать в шкафу свои преимущества. Если как следует в него углубиться мимо маминой шубы и пальто папы Саши, то можно было услышать шум океана, который когда-то давно покрывал нашу планету.
В далёком детстве, года два назад, я решил, что Великий Океан не исчез окончательно. Он остался там, под землёй, ниже подвалов и труб водопровода, а в его тёмных водах до сих пор плавают первобытные чудовища и жрут зубастых светящихся рыб. Океан остался шумом волн в морских раковинах, сыростью в темноте чуланов, остался в сером зазеркалье старого шкафа. Если долго всматриваться в покрытое пылью зеркало, особенно в вечернем сумраке, то можно увидеть, как Океан вздыхает приливами и отливами, в нём плавают медузы, а гигантские кракены поднимают из воды свои щупальца. И свет от люстры отражается в стекле, как далёкие огни города на побережье.
Сестра, глядя на мои рисунки в школьных тетрадях, говорила, что это бред. Во-первых, поясняла она, никакого океана под землёй нет. Там огромные температуры и давление. Во-вторых, таких чудовищ на свете не бывает.
Но по ночам они отбрасывали тени. Я видел это из окна. Сидел на подоконнике и наблюдал, как мимо проплывают огромные тени зубастых рыб. Рыбы лениво шевелили плавниками и сонно открывали рты, будто говорили: «Есть. Есть. Дайте нам еды». Иногда появлялась тень хищника, и тогда по каменной кладке скользили его чёрные щупальца. Рыбам приходилось пускаться наутёк, скрываясь в ночной мгле.
За окном бродила тьма, наполненная подводными тенями. Позади шептал сумрак комнаты, тикал пилильщик и слышался шум Океана за зеркалом. Единственным источником света служил электрический фонарик. С ним удобно было читать, накрывшись одеялом, — тогда никто не мог обнаружить, что я не сплю. И ещё фонариком можно было светить сквозь оконное стекло. Напротив стояла другая девятиэтажка, и вспышки света отражались в её окне на пятом этаже.
Я подавал знаки, как Бэрримор в «Собаке Баскервилей».
И мне отвечали.
Я запирался в своей комнате и не спал до полуночи. Настоящего замка в дверях, конечно, не было, но я с помощью проволоки привязывал дверную ручку к пластмассовой скобе в стене, удерживающей электрический провод, и даже такое нехитрое приспособление защищало от чудовищ-за-дверью. Они выползали по трубам из Океана, долго плескались в ванне вместе с моей сестрой, стонали и скрипели кроватью, словно соседи сверху, или шептались, как мама с отчимом, думая, что их никто не слышит.
Ночью, когда светила большая круглая луна, Океан поднимался всё выше, просачиваясь сквозь поры земли, и тогда вода в кране становилась солёной. Это было хорошо. Ведь в солёной воде легко прятать вкус слёз. Мужчины не плачут, как любил говорить папа Саша.
И ещё у меня была ночная собеседница из дома напротив, которая мигала мне фонариком. Мы пользовались обычной азбукой Морзе: точка-тире — «а», тире и три точки — «бэ»... Приходилось носить листок с кодами в кармане, чтобы его не нашли и не возникло лишних вопросов.
Я не знал, как звали ту девчонку с пятого напротив. Спрашивал, вымигивая вопросы фонариком, но она не признавалась. Поэтому каждый вечер я называл её по-разному. И если она не появлялась в окне, то приходилось скучать, пока не усну.
Ещё год назад рядом со мной на подоконнике сидели Пёс, Ворон и Крыса. Пластиковые фигурки, которые стали моими воображаемыми друзьями. Я рассказывал им об Океане, и они мне отвечали. Пёс был храбрым и отчаянно бросался в бой по любому поводу. Ворон — мудрым и скучным, как старый волшебник. Крыса... Крыса просто дополнял тройку, и от него нельзя было избавиться, как и от отчима.
Крыса появился тогда, когда я закончил читать детектив Агаты Кристи, в котором один нехороший персонаж отравил другого, подсыпав яд ему в чашку. «Что, если добавить яд в чашку отчима? — шептал Крыса мне на ухо, щекочась длинными усами. — Это же так легко. И мама станет только нашей. Давай сделаем это вместе. Давай, ну?»
Крыса всё шептал и шептал, пока Пёс не сказал, что перережет ему горло, если он сейчас же не закроет пасть. А Ворон потом признался, что план неудачный, потому что яда у нас всё равно нет.
Я не знаю, куда они подевались. Просто я вдруг понял, что остался один, без своих друзей. Я — и мигающая фонариком девчонка-без-имени.
Возможно, они ушли в зазеркалье по берегу Океана в город, светящийся далёкими огнями. Воображаемые друзья всегда уходят. Как и реальные.
***
Но сегодня вернулся Пёс. Он стоял внутри шкафа, привалившись к стеклу по ту сторону зеркала, и смотрел на меня. На его груди расплывалось тёмное пятно, и я не сразу понял, что это кровь.
Я бросился к зеркалу.
— Пёс, что с тобой?! Я сейчас тебя освобожу! У нас должен быть молоток!
Но Пёс покачал головой и начал медленно сползать, оставляя на зеркале багровые потёки. Он что-то пытался сказать, но из его рта вырывалось только тявканье.
— Что случилось?! — воскликнул я .
Пёс приложил к зеркалу окровавленную лапу и вывел на стекле:
«Её исапс».
«Спаси её», — прочитал я слова наоборот.
— Кого её?! Кого надо спасать?
— Унилегну. Кинтохо литихоп её.
— Охотник?! Что за охотник?!
Но с той стороны зеркала нахлынула серая волна, откатилась, и Пёс исчез, оставив после себя лишь кровавый отпечаток лапы. А вскоре пропал и он. На меня смотрело отражение бледного черноволосого мальчишки с нездоровым румянцем на щёках.
Унгелиной я вчера назвал свою собеседницу. Но откуда Пёс о ней знает? Нет, она не может быть воображаемой. Я говорил с ней азбукой Морзе почти каждый день. Она мой друг. Её не могли похитить. Люди просто так не исчезают.
Но надо было проверить. Прямо сейчас отважиться на то, что я не мог сделать уже давно, — пойти и убедиться, что Унгелина существует и с ней всё в порядке. Её квартиру легко найти. Дом напротив. Пятый этаж. Окна выходят к нам.
Главное было миновать сестру, которую оставили на хозяйстве. Второй курс института давал ей право считаться почти самостоятельной, и сегодня в отсутствие родителей она привела к нам своего бойфренда. Они сидели в комнате сестры за запертой дверью и , по-видимому, только целовались. Во всяком случае, тех звуков, которые обычно доносятся по ночам из квартиры сверху, я не слышал.
Сестрин друг (она называла его Сержем) мне не нравился. Худющий, с торчащими, будто вечно немытыми волосами, он носил с собой выкидной нож, который продемонстрировал мне, как только однажды мы остались вдвоём, а Светка ушла на кухню делать чай.
«Смотри, — сказал он, доставая нож. — С братом своей девушки можно договориться двумя способами — стать ему другом, но это не наш вариант, правда, задохлик? Или припугнуть, чтобы лишний раз не вякал».
На самом деле то, что он сестре не подходит, говорила мама, а не я , но когда перед твоим лицом острие ножа — это уже неважно.
«Наверное, — сказал я , — в детстве ты отрывал мухам крылья и смотрел, как они ползают, бескрылые и несчастные».
Меня выручила вернувшаяся Светка, так что я выжил.
А сейчас мне нужно было оружие.
— Я не вор, — тихо сказал я , залезая в карман чужой джинсовой куртки. Несмотря на жару, парень моей сестры всё время её носил. Наверное, из-за металлических значков, которыми куртка была увешана, как новогодняя ёлка игрушками.