Рассказы
Два рассказа, которые мы сегодня вам предлагаем, вошли в сборник «Зеркальный лабиринт» — третью книгу серии «Зеркало» от издательства «Рипол». В каждой книге этой серии — по 13 пар рассказов, написанных мужчиной и женщиной. 26 историй, в которых, как в зеркалах, отражаются разные грани мира. В нашей подборке — первый и последний рассказы из нового сборника, где исследуются человеческие чувства — от вины до любви.
Виноватые
Листовки ещё висели на каждом столбе и дереве города, но тело уже было найдено, похороны назначены.
С листовок, распечатанных на чёрно-белом принтере, смотрело улыбающееся личико двенадцатилетней Иры — передних зубов не хватает, короткие волосы растрёпаны, ямочки на щёках и узкие щёлочки глаз, — а под фото текст: «ПРОПАЛ РЕБЁНОК! Пожалуйста, всем, кто видел эту девочку, просьба позвонить по телефону... Одета в... Особы приметы... Вышла из дома и не...»
Листовки были ненужным элементом, шелухой, потому что девочку отвезли в морг, произвели вскрытие, отмыли, одели и вывезли с заднего входа морга на автомобиле сразу на кладбище.
Лёвкин сидел в кабине, слева от хмурого молчаливого водителя, который непрерывно курил, одну за одной, и сплёвывал в окно сквозь щербатые зубы. Один раз, перед въездом в кладбище, когда грузовик подпрыгнул на кочке, водитель матернулся и процедил:
— Ну, неправильно это. Не должны родители, того самого, хоронить детей. Каждый день что-то такое происходит. Тошнит...
Лёвкин кивнул, потому что сказать ничего не мог. Слова застревали в горле.
На похоронах собралось человек двадцать. Несколько бабушек выли в голос. Гроб казался каким-то совсем уж маленьким, будто игрушечным. В какой-то момент Маша пошатнулась, цепко подхватила Лёвкина под локоть, дыхнула валерьянкой, запричитала:
— Господи, господи...
Помимо валерьянки, она наглоталась ещё таблеток, поэтому вряд ли соображала, что происходит. Под ногтями у Маши была грязь — с утра она возилась с цветами во дворе... не только с утра, а последние несколько дней, с того момента, как пропала Ира. Каждую свободную минуту.
Гроб опустили в яму, и несколько работяг в десять минут забросали яму землёй с холмиком. Сверху положили венки, воткнули деревянный крест с фотографией в центре. Бабки продолжали ныть, а Лёвкин смотрел то на этот холм чёрной свежей земли, то на серое небо без туч. Кольнула беглая мысль, что всё происходящее — неправда. Помутнение рассудка, страшная сказка, придуманная непонятно кем и непонятно для чего.
В кармане завибрировал телефон. Какой-то неизвестный номер.
— Да? — хмуро спросил Лёвкин, сквозь вязкость грустных мыслей соображая, что вряд ли кто ему вообще мог позвонить сегодня, в такой момент, в этот ужасный вечер.
— Я , это, по номеру звоню, — сказал в трубке мужской голос. — Я её видел.
— Кого?
— Ну. Девочку вашу. Вы же на листовках написали, мол, кто видел — отзовитесь. Ну, вот.
В груди у Лёвкина что-то звонко лопнуло.
— Опоздали, — сказал он дрогнувшим голосом. — Похороны у нас.
В трубке тяжело засопели, а потом спросили:
— Как же это? Я же полчаса назад видел. Как живую. Ямочки эти, глазёнки, причёска...
Лёвкин не дослушал, нажал на сброс и так крепко сжал телефон, что почувствовал, как скрипит тонкий пластик.
Маша смотрела на крест... сквозь крест... ей бы следовало отоспаться и прийти в себя; взгляд мутный и ничего не соображающий. Лёвкин повёл жену по узкой грязной тропинке, мимо других могил, к выходу. Следом потянулась безымянная вереница сопровождающих. Когда Лёвкин усадил Машу в такси, забрался сам и назвал адрес (хотя городок был таким маленьким, что, кажется, таксисты знали каждого пассажира в лицо), телефон зазвонил снова.
— Слушаю, — буркнул Лёвкин, на этот раз раздражённо.
— Я по поводу девочки, — затараторили в трубку, но уже другой голос, женский. — Слушайте, вам надо подъехать. Буквально час назад видела её в парке, ну, который возле кинотеатра. Где церквушка, знаете? Может, она где-то там прячется. Может, убежала просто? Вы, главное, не волнуйтесь. Надо поискать. Только листовок мало. Надо ещё по телевизору пустить, на местном нашем, и чтобы в интернете кто-нибудь написал...
— Послушайте, — перебил Лёвкин. — Послушайте, мать вашу. Какая девочка? Я её только что похоронил! Мертва она. Нет больше никакой девочки.
— А как же листовки? — спросили в трубке. — Не бывает такого. Пока ищут — есть надежда. Вы не отчаиваетесь, ладно? Отчаиваться ни в коем случае нельзя!..
Маша уснула, тяжело уронив голову ему на плечо. Лёвкин сбросил, а затем вовсе отключил телефон. Он никак не мог разобраться, что творится в душе. За окном мелькали серые многоэтажки старого района, столбы, деревья, парки, газоны, киоски, магазины, люди. Среди всего этого Лёвкин видел листовки с фотографией его дочери. Ямочки на щёках, все дела.
Доехали быстро. Лёвкин растолкал жену, повёл её, полусонную, через двор к дому. В коридоре разул, снял верхнее, уложил на диванчике в крохотной летней кухне. Маша что-то бормотала, царапала ногтями кожу на запястьях и наконец уснула.
Вечер подступал незаметно, небо чернело и расцветало звёздами. Лёвкин убрался в комнатах, приготовил ужин, сделал множество мелких, ненужных и необязательных дел, лишь бы не сидеть в тишине. Когда стемнело окончательно, вышел на крыльцо и , облокотившись о перила, нервно выкурил сигарету.
В мутном свете фонаря было видно, что с обратной стороны забора кто-то подошёл. Лёвкин подумал, что ведь никого тут толком не знает, на юге города, где многоэтажек днём с огнём не сыщешь, зато дома разной степени ухоженности расползлись на много километров. Даже соседей Лёвкин никогда не встречал — или не обращал на них внимания.
В ворота постучали. Лёвкин подошёл, на ходу закуривая вновь, открыл калитку и обнаружил за ней полноватую женщину лет сорока, в халате и в тапках. Женщина держала в руках сорванную листовку.
— Это ведь ваша дочь, да? — спросила женщина неприятным, каким-то хриплым голосом.
— Допустим.
— А вознаграждение положено?
— Какое вознаграждение? Вы о чем? — закипая, произнёс Лёвкин. — С ума все сошли, что ли? Где вы были три дня назад, когда она пропала? Куда вы все глядели?
Женщина неожиданно ловко схватила его за ладонь. Рука у неё была влажная и холодная.
— Послушайте, я правда её видела, — сказала она. — Тут недалеко. Три квартала по прямой. Где озеро с утками, знаете? Вам разве не интересно?
Лёвкин вздохнул и сказал:
— Она умерла. Её нашли вчера. А сегодня похоронили.
— Час назад. Кормила уток хлебушком, — серьёзно сказала женщина. — Вознаграждение будет?
— Какое, к чёрту... — он попытался вырваться, но женщина держала крепко. Трепыхнувшись, как муха в паутине, Лёвкин обречённо махнул рукой. — Вы что, показать мне хотите? Думаете, правда там моя девочка?
— Ваша, ваша, чья же ещё. Поторапливайтесь.
Лёвкин оглянулся на освещённый прямоугольник входной двери. Он знал, что Маша будет спать ещё час, может быть, два, потом проснётся и отправится во двор, возиться с розами. Придёт глубоко за полночь, грязная, с израненными в кровь руками, пахнущая грязью, свалится на кровать и уснёт снова. Бесконечный цикл последних дней.
Женщина потянула:
— Торопитесь, говорю!
И Лёвкин подчинился.
Они шли по пустынной дороге. Лёвкин докурил, вышвырнул окурок в ночь. Женщина шлёпала тапками по асфальту. В её волосах торчали бигуди. До озера добрались минут за тридцать. Это было старое дикое озеро, с одной стороны густо заросшее камышами, а с другой расчищенное, с торчащими подмостками для ловли рыбы. Тут стояло несколько лавочек и горели фонари.
На одной из лавочек Лёвкин приметил крохотную фигурку, и сердце его заколотилось. Он бросился, опережая женщину, едва не закричал от нахлынувшего возбуждения, от надежды, но скоро понял, что никакая это не фигурка, а свёрток одежды, лишь издалека похожий на человеческий контур.
— Вон там я её видела, — сказал женщина, уверенно ткнув пальцем на подмостки. — Кидала уткам хлеб. Всё как на фотографии. Совпадение стопроцентное.
Лёвкин подошёл к берегу, ступил на деревянный мостик. Тихо было вокруг. Тихо и темно. Даже лягушки не квакали. Лёвкин попытался вспомнить, был ли он вообще когда-нибудь здесь, и не смог. А ведь они с Ирой любили гулять.
Он обогнул озеро, прошёл мимо склонённых ив, мимо камышей, а женщина, стоя под бледным светом фонаря, время от времени кричала ему:
— Точно вам говорю! Поищите хорошенько! Наверняка спряталась.
«Что я такое делаю? — подумал Лёвкин. — Я же был на похоронах утром. Зачем я здесь?»
Но он продолжал упорно шарить взглядом по кустам и среди веток, продолжал испытывать надежду на прочность.
В какой-то момент, когда Лёвкин отошёл очень далеко от дороги, женщина крикнула:
— Знаете, она, наверное, уже где-то далеко! Ищите сами! Не нужно мне ваше вознаграждение!
Она махнула рукой и растворилась в темноте.
Домой он вернулся в одиночестве и , конечно, застал Машу, пересаживающую розы. Сколько раз она пересадила их с места на место за последние три дня...
— Руки болят, — пожаловалась Маша, когда он присел на корточках неподалёку. — Все в царапинах. Отвезёшь меня с утра к доктору?
— Ты это уже говорила. Помнишь? Вчера. И позавчера.
— А ты что?
— С утра возвращаешься. Пересаживаешь и пересаживаешь. Сдались тебе эти розы.
— Запихни меня в такси и отвези в доктору, — сухо сказала Маша. — Не слушай, что я там говорю. Это всё из-за чувства вины. Без Ирочки в доме слишком тихо.
Это точно. Слишком.
Он вернулся в дом, принял душ, включил телефон, чтобы проверить почту. Пришло три сообщения о пропущенных звонках. Все с неизвестных номеров. Тут же телефон завибрировал. Разглядывая цифры, Лёвкин понял, насколько сильно устал.
— Алло?
— Я девочку вашу нашёл, — сказали в трубке. — Маяковский район, знаете? Где стадион.
— Какой, в жопу, стадион? Она мертва! Мертва, слышите?
— Я смотрю на неё сейчас, — сказали в трубке. — Светлые короткие волосы, улыбается, шортики такие, синего цвета, с корабликом на кармашке. Всё верно?
Лёвкин открыл рот, но промолчал. Про шортики никто не знал. На фото их не было видно, конечно.
— Приезжайте. Она тут голубей кормит хлебом. Не ручаюсь, что смогу её задержать.
Трубку повесили. Лёвкин тут же судорожно набрал такси, потом рванул к жене в огород, схватил её под локоть: «Живее!», и вдвоём они выскочили на улицу. Маша не успела даже помыть руки. Лёвкин чувствовал, как дико, импульсивно, с надрывом бьётся сердце. Через несколько минут подъехало такси. В салоне пахло огуречным лосьоном. Лёвкин назвал место, которое у стадиона, хотя ни разу там не был и даже не знал, сколько вообще стадионов в этом городке. Таксист вроде бы понял.
Маша крепко сжала Лёвкину ладонь.
«Этого не может быть, — думал Лёвкин, и тут же возражал себе: — Но ведь нужно же во что-то верить!»
Их домчали быстро. Площадь с фонтаном перед стадионом была пуста. Лёвкин набрал номер звонившего, но никто не ответил. Маша пробежала вокруг фонтана, потом поднялась по ступенькам к входу в стадион. Везде стояли металлические ограждения. Жёлтый свет фонарей освещал кабинки касс, пустые лавочки, узорную плитку. Лёвкин тоже бегал, не помня себя от волнения, заглядывал в каждую тёмную щель, кричал, не удержавшись: «Ирка! Ирка!», но сам же понимал, что никто ему не ответит.
В какой-то момент он увидел на столбе приклеенную листовку, сорвал её, смял, изорвал. Потом ещё одну, на соседнем столбе. Кто-то ведь успел обклеить проклятыми листовками весь город!
Телефон зазвонил. Лёвкин не обратил внимания. Он шёл от столба к столбу, срывал листы с фотографией дочери и швырял на землю. Ветер подхватывал их, кружил, уносил в темноту.
В отдалении, за углом стадиона, зашевелились тени. Кто-то выдвинулся навстречу Лёвкину — несколько человек, неприметные, серо одетые, похожие на призраков.
— Вы не там ищете, — сказал один.
— Вам надо в центр, к театру драмы, — подхватил другой.
— Возможно, она просто ушла погулять, — добавил третий. В уголке его рта алел кончик зажжённой сигареты.
Лёвкин попятился, побежал обратно — и увидел, что отовсюду из темноты лезут люди. Они шли неторопливо, наполняя ночную тишину шорохом фраз.
— Я видел вашу девочку...
— Тут написано позвонить, вот и позвонил...
— У пруда. Тут недалеко...
— А вы опоздали, что ли?
Опоздал, конечно, опоздал! Лёвкин подбежал к жене, которая, склонившись над газоном у фонтана, рвала розы. Таксист посигналил коротко, привлекая внимание. Зазвонил телефон.
— Да! — рявкнул в трубку Лёвкин, но ему не ответили. Кажется, кто-то всхлипнул по-детски. — Ира? Ирочка! Это ты? Девочка моя! Ты где? Ты жива? Это же неправда, да? Неправда?
Он прокричал в трубку ещё что-то, потом сбросил, схватил Машу за локоть и потащил к такси. Людей вокруг становилось больше. Они напирали, подходили ближе, пытались дотронуться, обратить на себя внимание. Каждый из них видел Иру, разговаривал с ней, знал её. Каждый хотел помочь.
— У меня ладони болят! — вздохнула Маша. — Проклятые розы. Как же я устала с ними.
Лёвкин тоже устал. Он плюхнулся на переднее сиденье, махнул рукой:
— Гони отсюда, живее.
— Куда? — равнодушно спросил таксист.
— За город. Подальше. Давай туда, где людей нет.
Машина рванула прочь от стадиона, оставляя всё это ночное безумие позади. Лёвкин, наконец, смог отдышаться и прийти в себя. С заднего сиденья что-то бормотала Маша.