«Бывало, кожаной монетой…»
Писатель и литературовед Алексей Биргер — о биографии поэта Николая Языкова, своей книге, недавно вышедшей в свет.
Наверно, не найти среди русских великих поэтов такого невезучего по посмертной судьбе, как Николай Михайлович Языков. На двести лет оставался он очень уважаемым, но в тени, этакой «осетриной второй свежести». В его природной гениальности никто не сомневался, но… торопливость и неряшливость в стихе, которую он так и не смог преодолеть… сосредоточенность на воспевании чувственных удовольствий, прежде всего винопития, что резко принижало его поэзию, делало ее этакой «забулдыжной»… И миф за мифом, пренебрежение за пренебрежением накапливались, затеняя истинный облик поэта. Не в последнюю очередь — упреки в зависти и злобном отношении к Пушкину, хотя это Пушкин писал Вяземскому, что единственный, кому он завидует — Языков, который «всех нас, стариков, за пояс заткнет».
Чем больше погружался я в работу над книгой о Языкове, тем больше мифов приходилось разоблачать и опровергать. Но возникал и другой вопрос: почему такой поэт, равный по мощи изначальной одаренности Пушкину и Лермонтову, так и не состоялся во весь Божий замысел о нем, где он споткнулся, в силу каких причин не расправил крылья во всю ширь? Ответ возникал сложный, комплексный. Прежде всего, как ни странно, стреноживал поэта его мягкий характер. Языков твердо усвоил, что поэт дол жен чему-то противостоять, бросать беспощадный вызов миру, вот и старался. Но то, что для Лермонтова, например, было естественным, для Языкова, с его всем очевидной добротой и желанием всех при мирить, становилось натужным, неестественным, а от неестественности, от неорганичного преодоления самого себя возникал и эдакий вывих, показная злобность, которую многие принимали за истинную. Достаточно напомнить, что его «пасквиль на Чаадаева» — «Старому плешаку» — осудил даже такой ближайший к Языкову человек, как Гоголь. Гоголь, ставивший Языкова на первое место среди русских поэтов после Пушкина! «Нет в этом истинной поэзии…» — написал он.
Сказалось и то, что Языков с семнадцати лет, с первых громких успехов, был обласкан и заключен в тесные — удушающие, я бы сказал — объятия тем поэтическим кругом, который с полным основанием можно назвать антипушкинским. Его путь к дружбе с Пушкиным был долгим и трудным, сопровождался болезненным разрывом многих прежних связей. Приехав в Михайловское, Языков был пора жен тем, что Пушкин совсем не такое чудовище, каким он его представлял. С тех пор Пушкин становится для него светом и опорой, он принимает участие во многих затеях и литературных мистификациях Пушкина.