Огонёк

Общество | Судьба

За вислой сонной

О встрече последних солдат Великой Отечественной накануне 23 февраля — рассказ нашего постоянного автора

Посвящается Валечке Алимовой

... Кругом суббота. На знаменитых часах Театра кукол по соседству с нашим домом, лязгнув железом, повернул башку петух. Забил крыльями, заорал. На призыв пахана из клетушек выбралось музыкальное зверье — начался полуденный концерт. А у меня вечером свой концерт. Сегодня придут Владимир Соломонович Рабинович, Гена Алимов и Марк Соломонович Нейфельд. Состыковал я их с трудом: у всех дела, а Гена вдобавок не пьет и не любит застолий.

Подарки гостям — песни Высоцкого в моем исполнении. Рабиновичу — «Як-истребитель», Гене Алимову — «Охоту на волков», Нейфельду — «Баньку по-белому», ибо парились по полной его отец перед расстрелом и мама, к которой Марк перед войной исхитрился съездить на свидание в АЛЖИР: Акмолинск, пос. Карталы, п/я 12.

Надо репетировать. Я вылез из-под душа и в халате перед окном — для света — открыл Высоцкого на «Волках». Живем мы на первом очень низком этаже. Мимо наших окон, почти вплотную, спешат на дневной спектакль мамы с детками.

— «Рвусь из сил — и из всех сухожилий,/ Но сегодня — опять, как вчера:/ Обложили меня, обложили —/ Гонят весело на номера!..»

Я распелся за себя и за того парня, в полный мах, закрыв глаза, помогая руками...

— Сережа-а!.. — вдруг закричала жена.— Сережа-а!..

Оля просто так голосить не станет. Я вернул глаза на место. Пояс от халата был на полу. Сам же халат разошелся от чувств, и таким образом перед улицей я выступал в первородном виде. Спешившие в театр детишки у окна с любопытством притормаживали, а мамаши, судя по личикам, негодовали.

Первым прибыл Гена с женой. Валечка — красавица, фея, ангел небесный — подруга Оли, двадцать лет заведовала библиотекой в «Совписе». В подчинении у нее была Валечка Тё, кореянка, фарфоровая статуэтка. Поглазеть на русско-корейскую красоту слетались отборные писатели, художники… А мне Валечка Алимова поначалу показалась очень строгой. Распогодилось — с годами, и я жалею, что упустил десять лет общения. Ныне Валечка великодушно берет на содержание котят-приблуду, урожай моего огорода. Последнего, рыжего, мне принес бухой сторож в подарок на Новый год — почти неживого. Валечка его выходила. Мартын разжирел, обнаглел: без стука входит в ванную, когда Валечка моется, ложится, вытянув лапы, как сфинкс, и смотрит, не моргая, тяжелым мужским взглядом.

Алимовы принесли мне подарки: свитер, две рубашки, майки. Все фирменное, ненадеванное. Гена — художник, недавно продал мастерскую, Валя чистила закрома и обнаружила бесценную справу, принадлежавшую товарищу Гены знаменитому журналисту Алику Булатову. Держал он ее у Гены тайно — для культурных связей.

— Оль, а ты знаешь, что Гена надумал? — задушевно спросила Валя.— Зюганова извести. Ге-на! Чем тебе Зюганов мешает?!

— Морда больно противная.

Гена Алимов мне ближе Соломонычей. Он похож на артиста Гостюхина, который играл в «Смиренном кладбище» Воробья, одевается по-простому, как я, спит на полу. В конце войны его посадили, и после лагеря он уже никогда не служил, как и я — после стройбата. Генка перебрался за девяносто.

О!.. Марк загородил окно своим «мерсом» зеленым — под цвет глаз жены Зиночки. Менты его не тормозят, а если и остановят сдуру, видят: ветеран, красавец, барин! Ну поддатый. Бывает... Отпускают. Нейфельд подарил мне книгу «Евреи Москвы», где есть и о нем. У Марка — небольшое КБ. Работает он без выходных с полдевятого до… Во времена оны СССР был покрыт шифером, изготовленным на его автоматических линиях. Сейчас Марк выдумал наноагрегат для экологического сжигания пакости, в том числе устаревших деревянных шпал, пропитанных ядовитым креозотом. Он богатый, а скоро станет миллионером: на «чудопечь» зарятся иностранцы. Полвека назад Марк был моим начальником в СКБ «Асбоцеммаш». Как-то я напился, прогулял. Он вызвал меня, страшно молчал — хотелось повеситься. «Нехорошо, Сережа». Вот и вся его выволочка.

…Я принял у него пальто. Марку девяносто один, Зиночка, жена, осталась дома, она чуток постарше. В Москве у нее есть своя «улица Максимова», доставшаяся ей от расстрелянного отца. Она бывшая красавица с судьбой, балованная капризуля, остроумная, гривуазная, легко въезжает в любую тему: болтать с ней — наслаждение. Последний раз смешил ее историей одноклассника, который задолбал свою немолодую жену: «…И носится за ней как ошалелый — у него стоИт всю дорогу…» «А у нее?» — сосредоточенно перебила меня Зиночка.

Марк достался мне по наследству от папы Жени, хотя знаком я с ним шестьдесят лет. Тогда по моей просьбе мама Тома родила сестренку. Мы с папой Женей и Нейфельдом пришли в роддом. Туда же приплелся и дядя Веня, поэт, фронтовик, считавший себя не без основания отцом девочки. Обошлось без мордобоя. Дядя Веня даже приехал к нам на дачу в Кратово. Все шло спокойно, дядя Веня умывался под рукомойником. А под конец помывки папа Женя ударил его детской алюминиевой лейкой по голове. Окровавленного дядю Веню увели в дом лечить. Мама Тома вскричала: «Уйди, Женя!» Мы с папой ушли, папа зачем-то прихватил лопату. Потом я понял: папа боится. Липкий, безотчетный страх передался и мне по наследству. После смерти папы Жени Марк стал приглашать нас с Олей на пьянки четыре раза в год: дни рождения, свадьба плюс именины у русской Зиночки. В ресторане Дома актера играл рояль, а в роскошном предбаннике давали аперитивы. Иногда пьянствовали в синагоге у Берл Лазара, где Марку делали бешеные скидки по числу прожитых лет. В синагоге, правда, был дефект: по ресторану с визгом носились не управляемые родителями пейсатые пацанята. На последнем юбилее, где Марка вконец захвалили, Зиночка через стол крикнула Оле: «Не слушай! Вот у меня первый муж был!.. Синеглазый! Летчик! Блондин!.. Садись поближе… Он встретил меня в Ялте, улыбнулся и — уничтожил».