Огонёк

Наука | Математические прогулки

«Мне не дали почивать на лаврах»

«Огонек» поговорил с лауреатом Филдсовской премии — «Нобеля для математиков» — Григорием Маргулисом о его научной карьере, советской «кружковости» и американской открытости, а также о будущем математики

— В одном из интервью вы заметили, что математикой вас заинтересовал отец. То есть любовь к этому предмету прививается не столько в школе, сколько в семье?

— Существует довольно много математических династий, так что для некоторых математиков — это действительно фамильное дело. В моем случае это так только частично. Папа был по образованию математик, и он защитил кандидатскую диссертацию по педагогике математики под руководством знаменитого математика Хинчина. После войны он работал доцентом на кафедре математики в различных московских и подмосковных вузах и продолжал интересоваться педагогикой, но не занимался научной работой в области теоретической математики. Папа вовремя заметил мои склонности: я с ранних лет умел умножать двузначные числа в уме, легко решал школьные задачки, причем, заметим, особых матшкол еще не было, я учился в обычной школе. В 7-м классе я стал ходить на так называемые математические кружки при мехмате МГУ, где и получил все необходимые мне навыки, исправно посещая кружковые занятия вплоть до 10-го класса. На кружках с нами занимались студенты и аспиранты мехмата, что создавало атмосферу доверительности — действительно атмосферу особого «ближнего круга». Уже после появилась система физматшкол. Но, замечу, именно кружки первыми способствовали развитию математического сообщества в стране.

— При этом, будучи школьником, вы еще и очень серьезно увлекались шахматами. Почему оставили спорт?

— Математику, конечно, можно играть в шахматы, но после какого-то периода совмещать эти два занятия — науку и шахматы — чрезвычайно трудно. Одно отвлекает от другого и нужно делать выбор. Конечно, бывают исключения. Так, второй чемпион мира по шахматам Эммануил Ласкер был также известным математиком. Я же скоро после поступления в МГУ понял, что не могу серьезно заниматься и тем и другим.

— Зато спортивный темперамент, видимо, помогал вам хорошо выступать на Олимпиадах…

— Это интересная тема: достижения на Олимпиадах далеко не всегда отражают реальный уровень способностей человека. Мой учитель, лауреат премии Абеля, прославленный математик Яков Синай, например, так и не стал призером математических Олимпиад. Просто, чтобы победить на Олимпиаде, нужно иметь особый темперамент, уметь собраться и за 4–5 часов показать все, на что способен. В 1962 году я получил первую премию на Всесоюзной олимпиаде и благодаря этому попал на Международную математическую олимпиаду в Чехословакию, где оказался в числе призеров.

— А потом вы поступили в МГУ и попали в ученики к Синаю? Как вы выбирали научного руководителя?

— Может, не очень верится, но к человеку, с которым я знаком более 50 лет и который на меня очень сильно повлиял, я попал скорее по счастливому стечению обстоятельств. Мехмат МГУ тогда был очень творческим местом, и поощрялось всякое живое общение, самоорганизация, поэтому я посещал многие семинары, и очень многие люди на меня влияли, формировали математический кругозор. Пожалуй, в этом и есть секрет русской матшколы — в большом внимании к среде. На Западе все устроено несколько иначе: там у человека есть определенный научный руководитель, с ним плотно общаются, а вокруг мало смотрят. Нас-то как раз призывали смотреть вокруг, искать приложение своим талантам в разных областях математики. Научный руководитель поэтому был очень важным человеком, но, скажем так, не ограничивающим твой поиск.

— Уже в 20 лет вы написали свою первую научную работу. Такой ранний старт — это норма?