«Памятники стали знаками власти»
Сто лет назад «Известия ВЦИК» опубликовали «список лиц, коим предложено поставить монументы в Москве и других городах», дав начало ленинскому плану монументальной пропаганды. Споры о том, какие памятники должны украшать наши улицы, не утихают до сих пор
Дата совпала с новой монументальной лихорадкой: Сталины и Иваны Грозные, жертвы репрессий, конструктор Калашников, святой князь Владимир — все они обживают улицы сравнительно недавно. Новость прошлой недели — памятник выдающемуся военачальнику, «отцу» ВДВ Василию Маргелову в Москве, героям Первой мировой войны в Пушкине, трамваю в Выборге, не говоря уже о хлопотах в Петрозаводске по выбору места для памятника ювелиру Перхину, работавшему когда-то для Фаберже…
О тяге всякой новой власти в России сменить набор монументов на наших улицах «Огонек» поговорил с культурологом Светланой Еремеевой, доцентом кафедры культурологии и социальной коммуникации ИОН РАНХиГС, автором книги «Памяти памятников. Практика монументальной коммеморации в России XIX — начала XX века»
— Как случилось, что в разрушенной войной и революцией стране вдруг появился «план монументальной пропаганды», требующий колоссальных вложений?
— А ведь на самом деле никакого плана не было. Как определение «план монументальной пропаганды» будет зафиксирован только в Кратком курсе истории ВКП(б), одновременно с правильной интерпретацией — мол, ленинский план был обращен к неграмотным массам, которых приобщали к новым ценностям. Вождю, видимо, приписывалась следующая логика: неграмотные прочитать про Лассаля не могут, зато уж как увидят памятник Лассалю, так сразу поймут, что за великий был человек… Однако Ленин не был ни наивен, ни глуп. Памятники в России, по сравнению с Европой, стали ставить очень поздно, и эта практика была понятной, значимой только для образованных людей. Народ в лучшем случае относился к памятникам безразлично, в худшем — враждебно. В связи с этим можно утверждать, что идея «поставить монументы», равно как и издавать «Библиотеку всемирной литературы» сразу после революции — это скорее большевистская попытка привлечь часть интеллигенции на свою сторону. После Октября партии страшно не хватало спецов, даже на почте некому было работать. И тут Ленин предлагает понятный пантеон героев для увековечивания в камне: мол, эти люди значимы и для нас, и для вас, поэтому мы можем договориться.
— Отсюда такой странный набор «лиц, коим предложено поставить монументы»? Тиберий Гракх, Жорес, Лафарг, Роберт Оуэн и другие…
— Ну конечно! Список лиц абсолютно волюнтаристский, его писали на коленке три человека: филолог, будущий академик АН СССР Владимир Фриче, зам-наркома просвещения СССР Михаил Покровский и нарком телеграфа Вадим Подбельский. Ленин список слегка отредактировал, впрочем, в разных газетах тогда опубликовали различные варианты «списка лиц», потому что канонического так и не появилось. В любом случае, это были в основном люди, неизвестные массам ни тогда, ни сейчас, но многое значившие «для своих», интеллигенции. Помимо памятников предполагалось на отдельных зданиях разместить цитаты великих людей, в частности на Историческом музее водрузили доску со словами «Религия — опиум для народа»: тоже вряд ли для неграмотных. Подтверждением отсутствия продуманного плана размещения монументов является и тот факт, что до нас практически не дошли памятники образца 1918 года: их массово поставили к октябрю — ноябрю, а потом они либо разрушились, либо были убраны за ненадобностью.
— Даже если согласиться с вашей мыслью об отсутствии плана, нельзя отрицать пропагандистский эффект от всех событий, связанных с установкой памятника,— торжественных открытий, митингов и проч. Это ведь был способ заявить о себе для новой власти?
— И очень эффективный. В отличие, скажем, от демократов в 1991 году большевики быстро поняли, что им нужно как-то связать расползающееся культурное пространство, должна быть общая позитивная повестка, актуализированная, например, через повторяющиеся праздники. В апрельском Декрете 1918 года, где говорится о необходимости снести старые — воздвигнуть новые памятники, есть еще одно важное предложение: подготовиться к проведению Первомая, украсив по-новому российские города. Оставалось всего две недели: что можно было сделать? А выкрутились интересно — «задекорировали» старые памятники, создав своего рода первые инсталляции в истории России. Помещали памятники царям в клетки, завешивали их красными полотнищами... Это была новая культурная практика, привлекавшая к себе внимание. В своих дневниках Зинаида Гиппиус не жалеет сарказма в адрес этого «уродства», но ведь и мимо пройти не может! В общей праздничной эйфории даже новый памятник был значим не сам по себе, а как элемент сюжета. Скажем, в Москве осенью 1918 года буквально за месяц успели и торжественно открыть памятник Робеспьеру, и тут же его… оплакать. Дело в том, что некачественный монумент сразу развалился, но история его уничтожения обросла легендами: мол, белогвардейские наемники убили гипсового революционера, спасайте Революцию! В конце концов, после горячки 1918 года большевики сообразили, что ставить памятники вообще необязательно: зачем столько трат? И появился феномен, который я называю «виртуальными памятниками». То есть в газетах сообщалось, что в указанный день будет «заложен памятник» великому человеку. Все праздничные мероприятия проводились как положено: оркестр, митинг, речи… А потом закладывали камень на месте будущего монумента, и все. Памятник там так и не возникал, но не возникало и разногласий: каждый был волен представить на этом месте свой идеальный монумент.