«В эвакуации писатели встретились со своей страной»
18 марта в Государственном литературном музее открылась — и сразу закрылась на карантин — выставка «Ноев ковчег писателей. Эвакуация 1941–1944», подготовленная писательницей и историком литературы Натальей Громовой, автором нескольких книг о советском литературном быте. Среди её героев — Марина Цветаева, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Корней Чуковский, Михаил Зощенко, Виктор Шкловский. Тема выставки оказалась удивительно созвучна нынешнему времени: она рассказывает о том, как жизнь советских писателей перевернулась из-за войны, как в Чистополе и в Ташкенте образовались новые писательские сообщества и сложились новые иерархии; как эвакуация стала для кого-то стимулом к творчеству, а для кого-то — трагедией. Варвара Бабицкая поговорила с Натальей Громовой о том, как была устроена жизнь в эвакуации, почему сталинское государство решило вывезти интеллигенцию на восток и какой след эти годы оставили в русской литературе.
Вы в своей книге описываете тесное коммунальное существование столичных литераторов в Чистополе и Ташкенте — то, что Анна Ахматова называла Ноевым ковчегом. Первый напрашивающийся вопрос: почему Марина Цветаева оказалась в изоляции в Елабуге? Как определялось место эвакуации?
Тут важно понимать, что этот библейский исход происходил неорганизованно, несколькими волнами. Ровно через месяц после начала войны немцы начали планомерно бомбить Москву. Никто не ждал, что Москва так быстро окажется в опасности, хотя интеллигенция у нас всегда понимает, что ситуация не такова, какой её представляют газеты. Началась паника: детей эвакуировали прямо из летних лагерей, из детских садов, из-за этого происходили ужасные трагедии — родителям часто не говорили, куда их везут. Но с писательскими детьми дело обстояло чуть лучше: их всех сразу повезли в посёлок Берсут под Чистополем. Родители детей до трёх лет могли к ним там присоединиться — так в Берсут попала, например, Зинаида Николаевна Пастернак с сыном Лёней или Тамара Иванова, жена Всеволода Иванова: она обладала бешеной пробивной силой, приходила в Моссовет и выбивала железнодорожные составы или даже пароходы. Тут каждый действовал на свой страх и риск. Потому что общей системы не было — как и всегда в таких случаях, начался хаос. Жертвой этой паники стала и Цветаева, которая очень боялась за сына Мура (Георгия Эфрона).
Дело в том, что для московских подростков 14–15 лет собирание «зажигалок» — зажигательных бомб — на крышах стало в это время «трудармией». Мур был записан туда сразу, и хотя он и чувствовал себя взрослым, самостоятельным юношей, Цветаева была в ужасе и принять этого не могла: кроме прочего, неизвестно было, что может упасть на крышу — «зажигалка» или фугасная бомба. В начале августа, например, два фугаса попали в Дом писателей в Лаврушинском переулке — была снесена целая секция, где жил, в частности, Паустовский, к счастью, его не было дома. Цветаева бросилась всеми силами спасать сына — как член Литфонда она смогла попасть вместе с ним на пароход, отходивший 8 августа, который пробили для Союза писателей. Это был первый вал эвакуации.
Судьба писателей, не попавших в эту волну эвакуации, сложилась по-разному. Уже 24 июня часть писателей в порядке военной повинности прикомандировывают к фронтовым газетам — в Псков, в Таллин. Часть ленинградской писательской организации была просто потеряна, когда немцы взяли Таллин. Огромное количество писателей попало в окружение под Вязьмой, под Киевом. У многих детей, которые попадут в Чистополь, погибли родители.
Кроме того, была создана «писательская рота». Её собрали из белобилетников — людей больных, пожилых: например, у Эммануила Казакевича , у Данина зрение было минус 10, минус 15 (но они стали разведчиками!), Павлу Бляхину, автору повести «Красные дьяволята», было уже сильно за 50. Борис Рунин описал в замечательной книжке «Записки случайно уцелевшего. Моё окружение» судьбу этой роты — половина погибла, а остальные добрались до Москвы, где ими очень долго занимался СМЕРШ. Евгений Долматовский долго считался пропавшим без вести — он был в плену, бежал, а многие писатели, которых послали на Украину, так и пропали.
Третий ряд писателей — это освобождённые от призыва из-за возраста или болезней, как поэт Владимир Луговской, например, у которого произошёл психологический слом, когда под Псковом немцы на его глазах разбомбили поезда с беженцами.
Ближе к 16 октября, когда немцы уже стоят под Москвой, возникает новая паническая ситуация. Принято мгновенное решение вывезти из Москвы так называемый золотой запас интеллигенции — писателей, художников, режиссёров. Было сформировано два поезда: один шёл в Казань и Чистополь — на нём ехала Ахматова, за которой в блокадный Ленинград был отправлен специальный самолёт. Что интересно, самолёт отправили и за Михаилом Зощенко, который попал на другой поезд, идущий в Ташкент и Алма-Ату. Это был фантастический поезд: в нём ехали кинематографисты — Сергей Эйзенштейн, Григорий Александров, Всеволод Пудовкин, Любовь Орлова, писатели — Михаил Зощенко, Владимир Луговской — и разные академики.
В книге «Лубянка в дни битвы за Москву», которая вышла в 2002 году, приводилось много документов из лубянских архивов. В Москве готовилось огромное количество террористических актов на случай, если немцы займут город. И для этого в городе были оставлены специальные люди, работавшие на органы, причём из любой среды, включая интеллигентскую и писательскую. В общем, готовилась такая судоплатовская акция по встрече немцев: в Измайловском парке была куча закладок — бомб и оружия; а я ещё удивлялась, почему в 1942 году была проложена ветка метро в Измайлово. Сталин не только спасал «золотой запас», но и, безусловно, боялся интеллигенции: неизвестно было, как она себя поведёт, если немцы войдут в город.
Неблагонадёжных вывезли даже скорее, чем благонадёжных?
Да, и при этом разыгрывались настоящие драмы. Людям телефонным звонком приказывали уехать в 24 часа. Остаться было можно только по специальному разрешению — а ведь у кого-то были больные родители или другие сложные обстоятельства. Те, кто не послушался и остался, потом за это сидели, например Габричевский . Так начинается второй исход. Эта эвакуация организована уже получше. Цветаева к этому моменту уже погибла — она эвакуировалась с первой, хаотической волной. Если бы она просидела в Москве подольше и поехала вместе со всеми, возможно, её судьба сложилась бы иначе: там уже было много её знакомых, например Борис Пастернак, провожавший Цветаеву и её сына на пароход.