Раб
Этот рассказ — победитель конкурса «14-я фантЛабораторная работа», который проводил портал Fantlab.ru. Тема на этот раз звучала как «Противники». И самым сильным оказался рассказ почти не фантастический — скорее гиперболизирующий то, что, если приглядеться, можно найти и в нашем мире.
Ты будешь моим рабом, — сказал Генка.
Ромка согласился.
Во-первых, он не знал, что это такое. Ему было всего четыре. Во-вторых, Генка был старше, ему было пять, он носил серые колготки и возил за собой красно-жёлтый пластиковый самосвал. В-третьих, Ромке почему-то казалось, что это такая игра.
Как в фашистов.
— Иди сюда, — сказал ему Генка.
Рыжеватый, толстощёкий, он послюнявил палец и приложил его к Ромкиному лбу.
— Всё, ты теперь мой раб.
— Дурак!
Ромка захныкал, стирая чужие слюни.
— Рёва-корова! — сказал Генка. — Рабы не плачут.
— Почему это?
— Потому что они исполняют приказания.
— Какие приказания?
— Всякие. Мои.
— А если я не захочу? — спросил Ромка.
Генка задумался.
— Нет, — сказал он, — так нельзя. Ты — мой раб.
С тех пор Ромка в детском саду всегда был при Генке.
Он не сказал дома, что стал рабом. Как-то так получилось, что не сказал никому. Воспитательница Анна Игоревна считала, что они с Генкой — лучшие друзья.
Желания у Генки были самые разные.
По его приказанию Ромка отнимал игрушки, плевался, говорил плохие слова, отдавал свой компот, дольше всех сидел на горшке или крутился на месте, пока всё вокруг не расплывалось перед глазами и качалось потом так, что невозможно было устоять на ногах.
Ещё он помогал Генке одеваться, сидел с ним на качелях, собирал стёклышки и гонялся за голубями. В тихий час он охранял Генкин сон.
Потом Генка пошёл в школу, но их странная связь не прервалась, а претерпела трансформацию — она стала телефонной.
Ромка таскал для него из дома сгущённое молоко, бросал с балкона бумажные пакеты, наполненные водой, подбил себе глаз, учил таблицу умножения, не моргал и лежал в ванне без дыхания тридцать секунд.
Генка контролировал.
— Ты сделал? — спрашивал он.
— Да, — шептал Ромка.
— Молодец, раб.
Странно, но Ромка был уверен, что Генка имеет право ему приказывать. А он должен исполнять. Чувство зависимости было болезненным, но вместе с тем наделяло его какой-то неуязвимостью, ментальной защитой и спокойно умещалось в голове вместе с действительностью, где рабство упоминалось только в параграфах учебника истории.
В школе он с первых дней завоевал репутацию сумасшедшего.
По желанию Генки он ел мел и бумагу, врывался к девчонкам в раздевалку, чтобы у Генки была возможность позырить на нравящуюся ему Эльку Поникарову, прогуливал уроки и делал домашние задания за двоих.
Но дрался всё же больше всего.
С одноклассниками, третьеклассниками и даже с пятиклассником один раз. Отец дома одобрительно хмыкал, когда он приходил со свежими ссадинами и синяками.
А как же! Сын отвоёвывает себе жизненное пространство! Отец сам помнил себя таким же задиристым и бесстрашным.
Мама вздыхала и тянулась за йодом или стрептоцидом.
О причинах драк его спрашивали несерьёзно, без пристрастия и считали вполне достаточным ответ: «Потому что!» — списывали на детство.
Год за годом, день за днём.
Одно время Генка приспособил Ромку под коня — появлялся в школе на Ромке верхом, и казалось, что, проносясь коридорами к классу, они составляют единое целое. Ромка ржал и жевал траву. Генке было весело.
— Ты хорошо мне служишь, раб.
Когда Генка уехал на каникулы на всё лето с родителями куда-то на юг, Ромка погрузился в странное оцепенелое состояние. Нет, он гулял, он играл с одноклассниками и соседскими мальчишками и в футбол, и в «крышки», и в «ножички», но всё это было словно не по-настоящему. Будто какую-то важную часть его, умеющую радоваться, смеяться и просто жить, Генка, как всякий рачительный хозяин, увёз с собой.
Чтобы без него не испортилась.
Потом Ромку на две недели отвезли к бабушке в деревню под Псковом, за Порхов, в район Дедовичей. Там были поля, полные васильков и медуницы, магазин в трёх километрах, до которого по вторникам и четвергам ходил трактор с прицепом, набирая покупателей с окрестных деревень, и холодная речка с омутом.
Ромка не то чтобы ожил — скорее расстояние критично ослабило связь с Генкой.
Целыми днями он валялся в сене на чердаке, остро чувствуя, как где-то внутри него провисает ранее натянутая струна. Это было очень странно. Словно у него, как у собаки на цепи, появлялся свободный ход.
Этот свободный ход вывел его в деревню.
Деревенские ребята были старше его на два-три года и в свою компанию не приняли, но Ромку это не остановило. Он подсматривал, как они играют в карты на щелбаны в заброшенной избе сельского клуба и пьют портвейн. Он ходил с ними на речку, только устраивался в отдалении, на камнях, наблюдая, как они ныряют и загорают на узком песчаном языке перед шумным перекатом. Он следовал за ними по пятам, ныряя в канавы, в лопухи и крапиву при малейшей угрозе раскрытия.
Возможно, ему надо было за кем-то следовать. Это создавало иллюзию причастности, подчинённости и гасило мысли о Генке. Он даже не удивлялся необходимости этого — дышать тоже необходимо.
Потом его, конечно, подловили.
Окружённый, прижатый к забору у чужого огорода, Ромка понял, что, когда он следил за ребятами, те следили за ним. Партизанство кончилось, не начавшись.
— Ты чё ходишь за нами, шкет? — недружелюбно спросили его.
У самого рослого и крепкого в руках была палка.
— Хожу, — сказал Ромка.
— Следишь?
На этот вопрос вышло только пожать плечами.
— Умственно отсталый?
Ромка мотнул головой.
— Не ходи, понял?
Палка предостерегающе брякнула по забору.
— Я должен, — сказал Ромка.
— Чё?
Его повалили и отмутузили. Порвали рубаху на груди, раскровенили губы и подбили глаз. Как ни странно, Ромка воспринял избиение с облегчением и совсем не сопротивлялся. Драться самостоятельно? Нет, вот если бы Генка приказал…
Ходить за деревенскими он упрямо продолжил.
Его сначала гоняли, один раз даже притопили в речке, и он, наглотавшись воды, два дня страдал поносом. Но затем как-то вошёл в компанию и прижился в клубе, тем более что безотказно исполнял всё, что его просили сделать. И в сад бабки Семёнихи за яблоками лазил, и по хозяйству помогал, и подставлял свой лоб щелбанам за любого проигравшего.
Прощались с ним уже как со своим.
Леха, самый рослый мальчишка, подарил ему собственноручно выструганный пистолет. Рукоять его была зачищена наждачкой. На боку расправляла кривые лучи пятиконечная звезда, закрашенная красным фломастером.
— Бери.
Ромка взял.
А в городе выкинул. Подарок для него ничего не значил.
Генка приехал коричневый, как индиец или папуас.
— Привет, раб! — хлопнул он Ромку по плечу, едва они встретились. — Скучал без меня?
Ромка кивнул.
— Это приятно, — заулыбался Генка. — Ну-ка, поймай для меня трёх зелёных мух.
Мух было много. Они обсиживали дощатые заборы и нагретые солнцем железные ворота гаражей. Ромка наловил их даже больше — достаточно было лишь осторожно поднести сложенную ковшиком ладонь, как муха срывалась с места прямо в ловушку. Успел сжать пальцы, и вот она — испуганно жужжит в кулаке, щекочет крыльями кожу.
Пойманным насекомым Ромка оборвал крылья и сложил в коробок.
— Так, — сказал Генка, задрав голову к полуденному солнцу, — теперь их нужно убить. Ты сможешь убить их для меня, раб?
— Наверное, — сказал Ромка.
— На, — Генка передал ему тяжёлый кругляш лупы. — Ты будешь их жечь.
Для экзекуции была выбрана поваленная набок колода. В ней имелась удобная выемка, когда-то оставленная зубилом.
Генка сел в стороне наблюдателем, хозяином, высоким судом. Ромка исполнял роль палача. Он устроился верхом на колоде.
Чтобы муха не избежала казни, её приходилось придерживать пальцем, поскольку, даже лишённая крыльев и большинства ног, она откуда-то находила силы сдвинуться от направленного лупой луча.
Ослепительное пятнышко фокуса убивало муху за десять, а то и меньше секунд. Лёгкий дымок — и всё.
— Жги всех, — сказал Генка.
Ромка принялся исполнять. Он был сосредоточен и методичен. Движения его казались механическими — прижал, навёл лупу, смахнул трупик. Мысли повторяли движения.
Генка смотрел на него со скрытым восхищением.
— Молодец!
Замечать связь Генки и Ромки учителя и родные стали где-то классе в четвёртом. Но опять-таки они совершенно неправильно её интерпретировали. То есть не могли сообразить, что Ромка — Генкин раб. Светлана Алексеевна, их классный руководитель, была убеждена, что Ромка просто слабохарактерный ребёнок, попавший под влияние более сильной личности. Господи, да такое сплошь и рядом творится в семейной жизни!
И после того как Ромка, не по своему, конечно, желанию, выкосил росшие на подоконниках в классе гибискус, бегонию и монстеру, Светлана Алексеевна не Ромку, а Генку оставила для серьёзного разговора.
— Гена, — сказала она, — ты должен повлиять на своего друга. Он слушается только тебя. Покажи ему пример, пожалуйста. Ты меня слышишь?
Генка нехотя кивнул.
— Ты умный, прилежный мальчик, — сказала Светлана Алексеевна.
Она вышла из-за стола и присела на его краешек. Её юбка была нескромно коротка и , чуть сбившись, открывала взгляду мальчика тайную, соблазнительную темноту под тканью, за границей чулок телесного цвета.
— Вы же друзья?
Генка, промолчав, лёг на парту — так было лучше видно. Впрочем, Светлана Алексеевна через секунду встала.
— В конце концов, — сказала она, — это может плохо кончиться для Ромы.
— Как это? — спросил Генка.
— Его возьмёт на учёт милиция. Возможно, ему придётся перейти в другую школу, более специализированную, для трудных детей.
Генка посмотрел на Светлану Алексеевну. Классный руководитель ободряюще ему улыбнулась. Высокая, стройная. Очень-очень взрослая. Сквозь тонкую блузку проступали контуры лифчика.
Красивая, подумал Генка.
— Ты понял, Геннадий? Если Рома тебя не послушается, я вообще не знаю, что с ним делать. Мне не хотелось бы жаловаться его родителям.
Генка шмыгнул носом.
— Я поговорю, Светлана Алексеевна. Ромка больше не будет.
Так рабство перешло на новый, скрытый этап.
Генка был умный мальчик.
Он посчитал, что если откроет, как он всецело и беззастенчиво распоряжается приятелем, ему припомнят и свежие, и давние дела, которые Ромка совершал по его наущению. А отец всыплет ремнём так, что неделю садиться на пятую точку точно не получится.
Рука у отца — ух! — тяжёлая.
И , конечно, отдых на море попрощается с Генкой на год, а то и на два. Сошлют в какой-нибудь концлагерь трудовой. И Ромку уже не возьмёшь, чтобы он за тебя грядки полол или горох собирал.
Всё! Капут!
Сначала, на испуге, Генка хотел от Ромки даже избавиться.
Через квартал ни шатко ни валко шла стройка — возводили панельный дом. Строители то кишели на недостроенных этажах, будто муравьи, то пропадали на несколько дней напрочь, словно их, как тех же муравьёв, выводили газом или отравой.
Забор был с дырами.
Генка думал приказать Ромке забраться на открытую площадку четвёртого этажа и спрыгнуть оттуда вниз. Ромка, понятно, исполнил бы беспрекословно. Проверено. Он уже и ладонь резал, и предплечье, когда Генке было интересно.
Только это значило лишиться раба навсегда. Где ещё нового найдёшь?
Поэтому Генка вызвал Ромку по телефону и , когда тот явился на их тайное место за гаражами, сказал:
— Вот что. Я тебе пока не буду приказывать. Какое-то время.
— Почему? — огорчился Ромка.
— Потому что нельзя, придурок. И ходим мы теперь не вместе.
Ромка вздохнул и попинал землю.
— Ну, раз ты говоришь.
Он всхлипнул.
— Блин! Ты же всё равно остаёшься моим рабом, понял? — сказал Генка. — В любой момент я могу что-нибудь приказать, и ты должен будешь это сделать.
— А как я узнаю, приказ это или нет?
— Ты тупой раб или сообразительный?
— Не знаю.
— Вот и соображай!
— Это уже приказ?
— Да!
Ромка сел на колоду. Губы его сосредоточенно сжались. Какое-то время он выщипывал из колоды щепки, древесный мусор. Генка ждал, глядя на работу чужих пальцев. На мгновение он почувствовал крепость дерева, остренький занозистый край выемки так, словно это были его пальцы.
— Наверное, — поднял взгляд Ромка, — это будет зависеть от ситуации.
Генка ухмыльнулся.
— Ну ты тупой! Это будет зависеть от меня.
Собственно, в жизни Ромки мало что изменилось.
Генку он видел так же часто, связь их никуда не делась. Просто где-то в глубине росло, копилось томительное ожидание. Когда же, когда?
Редкие Генкины приказы, обронённые на улице, нашёптанные в телефон, полученные в скомканной записке, дарили Ромке минуты блаженства. Он словно именно в эти минуты и существовал, ярче чувствовал, чётче мыслил и воспринимал мир, летел, парил.
Пробуждался.
Оборотной стороной этого состояния служила ложь. Ромка научился врать всем. Одноклассникам, учителям, незнакомым людям. Научился выпрашивать и жаловаться, размазывая фальшивые слёзы по щекам. Научился драматическим паузам и трагическим поворотам. Научился подпускать в ложь правду, щепотку достоверности, оттеняющую вкус. Научился сам верить своим словам.
Как ни странно, родители ловились на ложь проще всего.
Они его любили. Особенно мама. Отец чаще устранялся от проблем сына, предпочитая, чтобы тот, взрослый парень, разбирался с ними сам. Наука жизни! Мама переживала.
Впрочем, у Ромки хватало ума лгать разнообразно и так, чтобы неприятности не принимали масштабов бедствий и катастроф, за которыми следует деятельное родительское участие. Он думал, что он вовсе не тупой раб.
В восьмом классе с Эльки Поникаровой Генка переключился на Натку Сведомскую, высокую, с развившейся уже грудью одноклассницу. Они целовались за зданием школы и сбегали с уроков в кафе или в кинотеатр.