Огонёк

Культура | Персона

«Вечное удивление перед странностью и чудом»

Александр Кушнер — о счастье быть несчастным и боге поэзии. С поэтом поговорил Сергей Шаргунов.

Однажды я ехал с ним три с половиной часа на машине. Мимо лесов и полей, потом по пробкам города. Всю дорогу он очень уютно молчал. Бывает молчание напряженное. А это было естественное и милое, даже мелодичное, которое не хотелось нарушать.

По виду нежный, немного робкий, но вместе с тем строгий, в умных очках, чем-то похожий на детского доктора. Умиротворяющая невеселость — лекарство от Кушнера, способное смягчить трагизм бытия получше любого бодрячества.

Он излучает редкое обаяние старости. Прирожденный старец, наконец-то ставший собой.

В этом интервью почти каждый из ответов он сопровождал стихами. Доходило уже как бы и до абсурда, когда поэтические цитаты — из себя и других — переполняли разговор, вытесняя и отменяя обычную речь… Если привести все, что в рифму, получится стенограмма поэтического вечера.

Что ж, уверен, он бы с удовольствием и облегчением отвечал бы одними стихами.

— Что вы любите есть на завтрак?

— Так как я не актер, не эстрадный певец, то мне ни порадовать, ни удивить вас нечем. Попробую собраться с мыслями… Ем по утрам изо дня в день гречневую кашу, запивая ее кефиром, а потом, садясь за письменный стол, выпиваю чашку кофе. Впрочем, в гостиницах и курортных отелях позволяю себе английский завтрак — бекон с яичницей. И тот же кофе.

— Были ли какие-то события в жизни, запомнившиеся больше всего или повлиявшие на вас?

— Вся жизнь, со всем, что в ней происходит, в том числе и с будничными мелочами,— это одно большое событие. И солнечный восход в дачной местности или чтение замечательной книги так же важны, как любовь или антисталинский доклад Хрущева на ХХ съезде.

— Следите за новостями?

— Никто не заставляет нас поглощать лавиноподобную информацию, ее дозировка зависит от нас самих. Под информационной лавиной можно погибнуть, как под горным обвалом. Разумный человек заглядывает в интернет, но не живет в нем.

В то же время не интересоваться политикой невозможно, интерес к ней неизбежен и необходим. Все, что происходит в мире и стране, имеет ко мне прямое отношение. Тем более что мировые политические новости порождают сегодня в душе те же эсхатологические предчувствия, что и потепление климата в результате загрязнения атмосферы промышленной деятельностью человека. Свидетельством надвигающейся катастрофы представляется мне и упадок искусства, неблагополучие в литературе, в музыке, в живописи... Впрочем, я запрещаю себе такие мысли, стараюсь не отчаиваться, не поддаваться панике.

Еще несколько слов о политике. Она всегда была и будет, но жить политикой, стать «читателем газет», как сказала Цветаева, я не могу и не хочу. Никогда не любил стихотворной публицистики. Публицистика губит стихи, зачем ей рифма и ритмика — лишнее и не имеющее отношения к делу украшение?

— Каковы сегодня главные беды России?

— Огорчает низкий уровень жизни большинства населения, особенно пенсионеров, снижение интереса к литературе, в том числе к поэзии, чрезмерное увлечение спортом (лучше бы мы брали пример с Афин, а то превратимся в Спарту). Что касается демократических преобразований, то они явно пробуксовывают. Но в то же время я понимаю, что спешка и «нетерпение», как сказал бы Юрий Трифонов, тоже опасны. Впрочем, об этом лучше меня вам расскажет экономист или политолог.

А Россия — моя родина, и этим все сказано. Могу вспомнить свои давние стихи, написанные в 1981 году: «И в следующий раз я жить хочу в России,/ Но будет век другой и времена другие:/ Париж увижу я, смогу увидеть Рим/ — И к невским берегам вернуться дорогим...» Так и случилось, хотя тогда на это не было никакой надежды.

— У вашего стихотворения 2014 года рефрен: «Конечно, русский Крым». Не боязно было вызвать чье-то недовольство?

— С недовольством пришлось столкнуться и при чтении в аудитории — у некоторой части слушателей и даже встретить неодобрение нескольких близких мне людей.

Но я не могу лгать в стихах и говорить не то, что думаю и чувствую. А главное, я знаю, что сказали бы по этому поводу Пушкин, или Фет, или Ахматова, или Мандельштам,— и это для меня куда важнее. Стихотворению предшествует эпиграф из Батюшкова «Где волны кроткие Тавриду омывают...». Приведу здесь из него первую строфу: