Россия и мир | Письма
Повторять не надо
№ 47 Размышления Ольги Алленовой о войне, чувстве вины и покаянии
Созвучный голос
Спокойный голос в стране, страдающей шовинистической истерией, звучит как нечто необыкновенное — музыка сфер! Моя мама тоже рассказывает мне, что, приехав в 1943 году на родину, в полностью разбитый Ржев, они жалели пленных немцев, которые полуголодные и в обносках восстанавливали город.
История отца
Не подвергаю сомнению правдивость рассказов о бабушке с шоколадкой и дедушке-гуманисте. Но вот моя история. В 1969 году был модным обмен школьниками из стран соцлагеря на каникулах (я был учеником 10-го класса). К нам в семью приехала из ГДР девочка Сабина, к соседям (дверью напротив) — мальчик Густав. Взрослые дружили и решили за столом собираться поочередно: раз у нас, раз у них. Так вот, после первого такого международного застолья мой отец, который прошел войну с первого дня до Будапешта, где был тяжело ранен снайпером, за столом больше не появился. Через пару дней он мне объяснил: «Извини, сын, не могу слышать немецкую речь, все в душе переворачивается, от воспоминаний дыхание перехватывает...» Я его понял тогда и понимаю сейчас. И это не генетическая оторопь, а генетическая память.
Личное и публичное
Когда моя тетка рассказывала о бомбежках немцами Харькова, где она с тремя детьми не знала, в какую щель забиться, а потом, когда сбитого немецкого летчика вели по городу к комендатуре, а она бросилась к нему и двое мужчин с трудом оттащили ее, маленькую женщину, я ненавидела немцев так же, как и она, спасавшая своих детей и готовая убить врага своими руками. Старая белоруска как-то поведала мне, как в оккупации ее вылечил немецкий врач и вообще «у них было тихо», а в соседнем районе сожгли несколько деревень, а жителей не тронули, но выгнали зимой на мороз в чем те были дома, и не все дошли до соседней деревни. Жестокость на войне, на фронте — объективное средство выжить, а на оккупированной территории ей нет оправдания, это преступление против человечества и человечности (Нюрнбергский процесс это подтвердил). Дело каждого немца решать — каяться или нет, а дело пострадавших народов в целом и по отдельности — прощать или нет. Тот, кто хочет слезы проливать