Perestroika и литература. Часть 1
Перестройка, объявленная Горбачёвым в 1985 году, породила огромный всплеск энтузиазма, постепенно сменившийся общественным разочарованием. Но годы с 1985-го по 1991-й оставили в истории страны и мира неизгладимый след: это было время стремительных перемен и расширения возможностей — причём не только политических, но и художественных. По просьбе «Полки» Александр Архангельский написал большую историю литературы и литературного процесса перестройки. Как ломались иерархии, как советские журналы старались угнаться за временем и модой, как к читателям приходила «возвращённая» литература, от Гумилёва до Шаламова, как андеграунд бросал вызов мейнстриму, а рок-культура меняла представления о поэзии — обо всём этом читайте в нашем материале.
Исторические эпохи сложно соотносятся с литературными. Прямой корреляции нет: время может быть тяжким, тоскливым, а словесность в крутом вираже. И наоборот. Но во времена революционных потрясений связь между словом и делом, между общим настроем и литературным подъёмом — ощутима. И в лучшем, и в худшем. «Ода к радости» (1785) предсказывает Великую французскую революцию, а казнь Андре Шенье1 (1794) её сопровождает. «Чёрный квадрат» Малевича (1915) предшествует Февралю, а расстрел Гумилёва (1921) подводит черту под иллюзией.
1. Андре Мари де Шенье (1762–1794) — французский поэт, поэтический деятель, жертва революционного террора. После возвращения во Францию из многолетнего путешествия по Швейцарии, Италии и Англии входит в Общество Трюдэнов и поддерживает революцию, не разделяя, однако, и взгляды якобинцев. В разгар террора в 1794 году Шенье казнён на гильотине. В поэзии начинал как классик и эллинист, однако к концу жизни отказывался от подражания античным авторам. В поэме «Изобретения» Шенье формулирует новые принципы своей поэтики, которые отражаются в поздних незаконченных открывках «Гермеса» и «Ямбов».
Перестройка (формально — 1985–1991; детальнее ниже) вопреки желанию своих «прорабов» приобрела масштабы революции. Она смела с лица земли гигантскую империю, поменяла формацию, создала новый политический класс и новую экономическую реальность. А литературные процессы? В какой степени они были революционными — и в сфере содержания, и в области формы?
Четыре магических слова
11 марта 1985 года очередным генеральным секретарём ЦК КПСС стал Михаил Горбачёв. Уже в речи на похоронах своего предшественника Константина Черненко он пообещал бороться против «парадности и пустословия, чванства и безответственности». Сегодня это звучит как набор банальностей; уже в 1988-м в издевательской поэме Тимура Кибирова «Жизнь К. У. Черненко» одическое прощание с последним из вождей застоя было вывернуто наизнанку:
Ну, вот и всё. Пора поставить точку
и набело переписать. Прощай же,
мой Константин Устинович! Два года,
два года мы с тобою были вместе.
Бессонные ночные вдохновенья
я посвящал тебе. И ныне время
проститься. Легкомысленная муза
стремится к новому. Мне грустно, Константин
Устинович. Но таковы законы
литературы, о которой ты
пред смертью говорил... Покойся с миром
до радостного утра, милый прах.
Но в момент произнесения формула Горбачёва прозвучала как вызов привычной системе. Повеяло, как пафосно выражались в 1985-м, «весенним ветром перемен». Что именно будут менять и насколько радикально, никто не знал — и мало кто предполагал, что трактат диссидента Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» будет читаться не как антиутопия, а как нормальное пророчество.
Большинство свидетелей, участников, статистов надеялось на реформы без потрясения основ. В том числе и сам генсек. 23 апреля он объявил начало ускорения, обещая обновить заглохшую систему: страна движется вперёд, но слишком медленно, надо слегка подтолкнуть. А в мае того же года вышел к толпе, встречавшей его в Ленинграде, и пробудил надежду, что «у нас» получится.
Это вызвало энтузиазм. Но минул год, и всем, включая самого вождя, стало ясно, что ускоряться нечему, старый мотор окончательно проржавел, а неумно проведённая антиалкогольная кампания2 добила экономику. Придётся действовать решительней. На XXVII съезде КПСС в феврале — марте 1986-го по инерции продолжали говорить о «совершенствовании социализма», но уже 8 апреля в Тольятти прозвучало второе слово-заклинание: перестройка. Что означало: механизм заглох закономерно, его придётся полностью разобрать, заменить детали и собрать их заново. Начался грандиозный эксперимент по спасению нежизнеспособного — как позже выяснилось — государства. По возвращению огромной территории в общемировое политическое пространство. И по переходу к мирной политике — после десятилетий холодной войны и фактически проигранной «горячей», афганской.
2. Антиалкогольная кампания 1985–1987 годов, запущенная в самом начале перестройки, спустя два месяца после прихода Михаила Горбачёва. Резкое сокращение производства всех алкогольных напитков, включая пиво и вино, привело к экономическому спаду и стимуляции теневой экономики. Было закрыто большое количество алкогольных магазинов, уничтожено 30 % виноградников, запрещено распитие алкоголя в парках и поездах, началась интенсивная пропаганда трезвости.
Но мало осознать свои проблемы, мало решиться на пересборку экономики и реформу политики, нужно найти магическую силу, которая способна превратить мёртвое — в живое. И сделать это быстро, причём в отсутствие больших ресурсов. Среди прочего — ресурсов времени. В ряду слов-заклинаний не хватало третьего, главного, способного творить реальность, как герой карело-финского эпоса Вяйнямёйнен сделал пением лодку.
И слово было найдено — гласность. Оно вошло в политический обиход на январском пленуме ЦК КПСС (1987) и связало горбачёвскую эпоху с Великими реформами царя Александра II. Именно в 1860-е гласность впервые стала политическим лозунгом, а журнальная словесность и в особенности публицистика оказались двигателями перемен. В итоге и крестьян освободили, и судебную систему поправили, и военную реформу провели, и энергию земства включили. Так и Горбачёв соединит материальное с духовным, разбудит гражданское общество и получит политический результат. Недаром он любил ссылаться на формулу Маркса: идеи, завладевшие массами, становятся материальной силой