Русская классика: история экранизаций
Экранизация классической книги — всегда риск. И рабское следование за текстом, и смелый эксперимент, и трактовка классики в угоду идеологии — на всё это у режиссёров находится резон, а у критиков и зрителей некомплиментарный ответ. В силу российской литературоцентричности к кинопостановкам русской классики всегда был особый счёт, а в фильмах отражалось не только содержание оригинала, но и время их создания. И, несмотря на все «но», киноварианты произведений Пушкина и Чехова, Толстого и Гоголя, Тургенева и Гончарова появляются постоянно, а роли Онегина, Мышкина или Карениной остаются желанными для новых актёрских поколений. По просьбе «Полки» кинокритик Андрей Плахов написал историю экранизаций главных русских книг XIX века — от зарождения кино в России до современности.
V. Сибарит и активист
Ивану Гончарову с экранизациями повезло меньше, чем другим русским классикам. «Обыкновенная история», которой он дебютировал в большой прозе, не породила киноверсий. Последний роман Гончарова «Обрыв» был конспективно экранизирован на языке немого кино ещё в 1913 году, а в 1983-м стал основой одноимённого фильма опытного режиссёра Владимира Венгерова. Это была в высшей степени культурная постановка, даже с элементами эстетства, продолжающая линию ретростилизаций дворянских гнёзд. Широкоэкранные кадры живописали русские пейзажи, старый быт и фотографии из семейных альбомов, а также роковые свидания и страсти. При этом фильм почти оставлял в стороне идейную проблематику романа, отразившего — уже даже в названии — обрыв вековых патриархальных устоев.
И тем не менее сюжет «Гончаров в кино» оказался чрезвычайно насыщенным благодаря экранизации романа «Обломов», созданной Никитой Михалковым в 1979 году, в ранний и лучший период его творчества.
Ещё в 1966-м по «Обломову» сняли в Италии четырёхсерийный телефильм. Тамошние кинематографисты оказались чутки к мифологии «обломовщины», имевшей аналоги в их национальном менталитете. Недаром знаменитый Марчелло Мастроянни находил у себя черты Обломова и мечтал об этой роли. Но сыграл её малоизвестный Альберто Лионелло, а поставил тоже режиссёр не первого ряда — Клаудио Фино. Тем не менее каждую серию этого мини-сериала посмотрело минимум 4 миллиона зрителей. Экранизация следовала основным сюжетным линиям романа, но не доходила до смерти главного героя, а обрывалась на начале его счастливой жизни с Агафьей Матвеевной.
Никита Михалков обошёлся с романом Гончарова, с одной стороны, любовно и бережно, с другой — смело и радикально. Это была экранизация не только самого произведения, но и его социально-культурного и духовного контекста за сто с лишним лет. Именно на это ориентированы сценарий картины, написанный Михалковым вместе с Александром Адабашьяном, изобразительное решение (оператор Павел Лебешев, художники Александр Самулекин и тот же Адабашьян) и прежде всего — режиссура.
Михалков настаивает на современном прочтении романа, призывая обнаружить в нём основы той трактовки, что предложена в картине. Режиссёр полагает, что разоблачение «обломовщины» перестало быть актуальным: этот порок сменился пороком «штольцевщины», то есть расчётливого прагматизма и лихорадочного активизма. Михалков заявляет: «Обломова мы намеренно романтизировали, по-новому взглянули на этот характер. Человека, не сделавшего в своей жизни зла, подобно Илье Ильичу, уже можно считать принёсшим добро. Обломов не принимает участия в жизненной суете штольцев не потому, что он бездельник, просто у него другая, органичная для него связь с окружающим миром...»
Очевидна конфронтация фильма с социологической трактовкой романа в знаменитой статье Александра Добролюбова «Что такое обломовщина?». Согласно ей, Обломов — продукт и жертва крепостнического уклада жизни: взаимопроникновение барства и рабства породили тип ущербной апатичной психологии. Добролюбов пишет о гончаровском герое: «Он раб каждой женщины, каждого встречного, раб каждого мошенника, который захочет взять над ним волю. Он раб своего крепостного Захара, и трудно решить, который из них более подчиняется власти другого».
А вот Александр Дружинин видел в обломовщине проявление инфантильности молодого русского общества, самого же героя уподоблял ребёнку, у которого слипаются глазки посреди вечерней крикливой беседы: «Обломов — ребёнок, а не дрянной развратник; он — соня, а не безнравственный эгоист или эпикуреец времён падения».
Дружинин был западником, но эту концепцию подняли на щит в славянофильском лагере: обломовщина была возвышена до некоего национально-патриархального идеала. А в 1977 году вышла книга Юрия Лощица «Гончаров», где можно прочесть буквально следующее: «...Вот он, знойно-распаренный, влажно угревшийся, со слипшимися локонами, со сладким сгустком слюнки за щекой, — сможем ли мы что-нибудь предложить ему взамен этого счастливого всхлипа сквозь дрёму, этого причмокивания?.. <…> Теперь он родня любому лесному зверьку, и во всякой берлоге его примут как своего и оближут языком. Он — брат каждому дереву и стеблю, по жилам которых протекает прохладный сок сновидений. <…> Так вот спит Обломов — не сам по себе, но со всеми своими воспоминаниями, со всеми людскими снами, со всеми зверями, деревьями и вещами, с каждой звездой, с каждой отдалённой галактикой, свернувшейся в кокон...»