«Современная женщина может открыто говорить о мастурбации. Но не о повышенном аппетите»
Психолог Юлия Лапина — о настоящих причинах наших проблем с питанием и телесностью
Клинический психолог Юлия Лапина работает с расстройствами пищевого поведения и пишет о проблемах с питанием и восприятием тела в своем блоге. В 2018 году она опубликовала, наверное, лучшую русскую книгу на эту тему — «Тело, еда, секс и тревога: Что беспокоит современную женщину». Подход Лапиной вряд ли понравится тому, кто жаждет быстрых и простых решений: любовь к диетам и нелюбовь к своему телу она связывает с психологическими травмами и с почти религиозной потребностью в смысле и четких правилах. Всем остальным он показан как лекарство, которое поможет наладить отношения с самим собой. Reminder расспросил Юлию Лапину, с чего начать этот путь.
— В книге вы использовали много цитат из Библии. Зачем они нужны?
— Изначальная задумка книги — показать, что проблемы тела, еды и стыда — не изобретение ХХ века. Расцвели они, может быть, и в ХХ веке — но это связано скорее с медиа и интернетом: любой культурный мем в информационном поле становится заразным. Но мне было важно показать, что тема тела и тревоги имеет куда более глубокие философские и исторические корни. Это может не быть очевидным потому, что сегодня религиозные тексты преподносятся как инструкция к микроволновке, предлагается им слепо следовать, а не философски анализировать: как слово написано, так оно и есть. Но древние языки делили слова на сакральные и профанные слова. При этом одно слово могло нести и сакральный, и профанный смысл: такие слова-загадки, бесконечные метафоры. Переводя их на современный язык, мы теряем целый пласт смыслов.
Когда же мы занимаемся религией с культурной точки зрения, разгадываем эти смыслы, то понимаем: это некий дневник человечества в поиске смысла, в поиске бога. Само слово «религия» — от латинского слова religare, «связывать». Связывать кого с кем? Человека с богом. То есть Библия и любой другой религиозный трактат — дневник инсайтов: народ открывает нечто в своих отношениях с богом и записывает это. И мое обращение к библейскому мифу — рассказ о том, как люди задолго до нас рефлексировали о природе стыда, связанного с телом, совсем как мы сейчас, и видели в нем последствие греха. То есть переживали чувство стыда за тело как нечто неправильное, чего не должно было быть в некой изначальной задумке.
— Можно пару примеров, как библейский миф связан с сегодняшней действительностью?
— Прежде всего — моральный окрас еды. Есть хорошая еда, а есть плохая. Я нравственный человек, если съела брокколи. А вот уже я безнравственная: согрешила, съев шоколадку. Те же guilty pleasure, как часто говорят о еде. Помню, Magnum выпустил ограниченную серию мороженого «7 грехов»: жадность, похоть и так далее. Можете представить замороженные брокколи с названием «7 грехов»? Вряд ли. Или такая лексика, как «икона худобы». Есть праведные действия, которые тебя к этой иконе, к этой худой святости приближают, — и неправедные, все твои походы в дом греха «Макдоналдс». И люди, которые согрешили ночью с бигмаком, будут нести наказание в виде жировых складок, а другие — презирать их. Еда — лишь сочетание жиров, белков и углеводов, которое не имеет моральных качеств. Но мы наделяем еду смыслом — и заимствуем этот смысл из самой токсичной формы религиозности.
— Откуда вообще такая тяга к предписаниям, табу и ритуалам? Кажется, мы от религии освободились, а теперь заново изобрели в новой упаковке.
— Одна из гипотез — что это способ обрести контроль над хаосом, в том числе контролировать хаотичное поведение других людей. Если посмотреть на диеты через феминистскую оптику, станет понятно: это способ сдерживать женщин. Общество выделяет женщинам не так уж много пространства для самореализации. Тело, еда, дети, семья — вот твоя песочница, вот тут играйся. Построить свое тело для женщины — это как построить карьеру для мужчины: значит чего-то добиться.
Если же говорить об отдельном человеке, то когда религиозно-философский вакуум сочетается с потребностью в идее, которая придает жизни смысл, это превращается в фиксацию на еде, теле, сексе или чем-то еще на первый взгляд светском. Кроме того, правила — это поиск стабильности в попытке унять тревогу, что со мной что-то не так. Стоит держать в уме, что большинство людей на постсоветском пространстве выросли в дисфункциональных семьях. С постоянными сомнениями, неуверенностью в себе, ощущением, что с ними что-то не так, — и четкие правила диеты могут дать облегчение.
— При этом попытка обрести контроль через диету неэффективна: даже ее планирование приводит к перееданию.
— На самом деле, нельзя сказать, что диеты не работают в психологическом смысле. В том-то и дело, что они работают. Первое время — чисто медовый месяц: тебе лучше, наконец-то избавляешься от зудящего с детства чувства неполноценности. Каждый день — минус 100 граммов, победа, эйфория. На время это гасит фоновую тревогу и дает то самое чувство стабильности, контроля. Но потом ненависть к себе и ощущение, что вся твоя жизнь — глобальный провал, возвращаются, и тогда ты говоришь себе что-то вроде: «Все ок, надо просто еще немного похудеть».
— Хорошо понимаю, о чем вы. В семнадцать я голодала, ненавидела себя и свое тело. Но я помню, какой осмысленной казалась жизнь: будто был высший смысл, а я каждый день к нему приближалась. Жить было гораздо проще, чем сейчас.
— Вы не одиноки в этом опыте и очень точно его описываете. Это как опыт наркомана: можно быть десять лет в завязке, но иногда вспоминается, как же хорошо тогда было, и есть искушение вернуться. То самое чувство легкости — оно же не про килограммы, а про травмы людей, чей мозг распознает ограничения как нечто знакомое и приятное: «Наконец-то я хорошая». Слишком многие прошли в семьях через вербальное или физическое насилие. Диетические практики завязаны на наказании — и хорошо ложатся на такой детский опыт. Родители жестоки по отношению к ребенку, но ребенок-то этого не фильтрует. Детский мозг любую среду вокруг себя будет превращать в настройки по дефолту, и ему кажется: когда плохо — это и есть нормально. Диеты дают такое же чувство страдания. А где страдания, там и смысл.
— Что есть такого в насилии, что разрушает наши отношения с телом и с едой?
— Кожа — граница тела, благодаря которой вы ощущаете, где — вы, а где — не вы. Физическое, особенно сексуальное насилие, нарушает эти границы и разрушает образ «Я». Чтобы выжить, психике приходится признать, что границ не существует — или что так обращаться со мной нормально. Иногда приходится в определенной степени включить механизм деперсонализации: то, что происходит, происходит не со мной, а с моим телом, а тело — это не я, это некий объект. Диетические практики легко приживаются в такой раненой психике: если меня можно насиловать, если это и есть норма, то я все делаю правильно. Если тело абсолютно разделено с моим «Я», значит, я могу с ним делать что угодно для своих целей, это просто мой объект для манипуляций. И хорошо еще, если только для моих манипуляций.